Невысокое солнце немного прогрело воздух. Маршан уписывал за обе щёки цыплёнка и ветчину и, не переставая, болтал с набитым ртом.

— А что, всё прошло отлично, не правда ли, Чарлок? Единственная ложка дёгтя — это то, что мы так и не увидели Джулиана. Он озорно хихикнул. — Но я и не рассчитывал на это. Нет, не рассчитывал. Думаю, химик из тебя никудышный, так, Чарлок? Не хочу тебя обидеть, я просто спрашиваю. — Я уныло покачал головой. Увы. — Тем более гениально то, что ты предложил, — но я не уверен, что натрий — верное решение; я подумаю, чем можно его заменить. Замечательно, что ты не ревнив и не завистлив.

— Увы, как раз напротив.

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, рот набит кресс-салатом.

— О Господи! — проговорил он в испуге. — Надеюсь, это не так.

Некоторое время мы шутливо препирались, продолжая есть, запивая еду обжигающим кофе; шофёр бродил среди руин, уязвлённый amour propre[70]тем, что умудрился ошибиться дорогой.

— Что до Джулиана… да чёрт с ним. Я и не горю желанием снова с ним встречаться. — Он хихикнул. — Вообще-то, однажды мне показалось, что я видел его, — а я не способен на фантазии. Как-то он попросил меня занести ему домой кое-какие чертежи и оставить там. Когда я приехал, там в лифте был только один какой-то хмырь очень примечательной внешности. Лицо в глубоких морщинах, глазки как дохлые змеи, среднего роста, одетый как биржевой маклер, на шее бабочка в крапинку. Коричневое кольцо с печаткой. Он ждал меня в лифте. Я попытался его разговорить, потому что узнал голос, но не тут-то было. Поэтому я просто сказал: «Второй этаж» — и позволил ему нажать кнопку. Я обратился к нему с вопросом, но он не ответил, только покачал головой и эдак грустно улыбнулся — потерянной улыбкой. На втором этаже я вышел, а он поднялся на верхний этаж. Ну, я позвонил в колокольчик, но слуга чертовски долго не открывал мне. Всё это время я слышал этого типа в лифте — то есть его дыхание, чувствовал запах его сигары. Он не выходил из лифта, просто стоял в нём и ждал. Ну а когда дверь открылась и меня впустили, я услышал, — стоя в холле, пока слуга закрывал дверь, — как лифт снова поехал вниз. Тут слуга и говорит: «Сэр, вы разминулись с мистером Пехлеви всего на несколько секунд. Он только что ушёл». Так как, с ним я разминулся или нет? Вот что интересно.

Он опять засмеялся, как школьник.

— Но ты ведь не очень расстроился?

— Нет. — А вот я был и расстроен, и сбит с толку. — Что касается Джулиана, — продолжал он, — то я, как уже говорил, махнул на него рукой. Но любопытно, как такой пустяк, вроде упорного монашеского затворничества, даёт повод разным слухам. И конечно, ни за что не узнаешь, откуда пошла молва, все всегда говорят, что сами от кого-то услышали. Но кто-то слышал, что лицо у него обезображено волчанкой и потому он стыдится показываться на людях; другой парень в офисе слышал, что Джулиану предстоит длительная и сложная операция у пластического хирурга. Что-то во всём этом, вероятно, есть. С речью перед директорами выступал человек в чёрных очках и с огромной повязкой на лбу. Думаю, всё это подозрительно, но я уже привык. Странней всего история с Боливаром, это такой чудной художник; Джулиан приобрёл несколько его вещей для фирмы. Вы, может, видели их. Так вот, по его словам, он написал портрет Джулиана, основываясь на свидетельствах тех, кто утверждал, что видел его, — фоторобот, так это, кажется, сегодня называется. Тайком, конечно. Боливар был запойным пьяницей и жил в подвальной комнатёнке в Кэмпден-Хилл, питаясь мерзкими кошачьими консервами. Он уже умер, бедняга; но в последний свой запой он позвонил мне и сказал, что хочет оставить этот портрет мне и я должен поискать его в ящике стола у него дома. Я всё обшарил, но он был уже в предсмертном бреду, а в столе ничего не было. Говорю тебе, Чарлок, плюнь ты на всё это. Когда цивилизация решает спрятать голову в песок, что ещё остаётся делать, кроме как щекотать ей задницу пёрышком? — Маршан поднял бледный и грязный палец и воззвал к античным мудрецам: — О Аристотель, твоя цивилизация тоже стояла на рабстве и развращении несовершеннолетних.

Был почти полдень, когда мы погрузились в машину, чтобы отправиться домой, и к тому времени смутный пейзаж обрёл почти прежнюю резкость. Север и запад ещё были затянуты туманом, но ближние окрестности совершенно очистились. Как приятно было вновь почувствовать, что машина наконец может набрать предельную скорость, и смотреть на уносящиеся назад живые изгороди. Вдалеке, среди последних клоков тумана, через долину ползла муравьиная цепочка военных машин; мы же мчались всё быстрей, и колёса пели на отличной щебёночной дороге. Я устроился поудобней на заднем сиденье, уткнулся в поднятый до ушей воротник пальто и задремал. Не знаю, как долго я спал, но когда наконец проснулся, то вздрогнул от неожиданности. Вокруг был лес, и мы почти в полной темноте двигались сквозь туман ещё гуще прежнего; двигались тем не менее в медленном потоке машин по главному шоссе, за длинной цепочкой задних огней, словно участники похоронной процессии.

— Опять он вернулся, — зло сказал Маршан. — Так мы и за неделю не доберёмся до Лондона. — И было похоже, что так оно и будет.

Мы продвигались медленно и осторожно, выдерживая дистанцию; на некоторых перекрёстках вдоль цепочки машин ходили призрачные полицейские с фонариками, разводя заторы на дороге. Долгие необъяснимые остановки сменялись коротким продвижением вперёд, затем опять остановка. В одну из таких остановок я вдруг увидел в белом свете наших фар группу машин впереди — «роллс-ройсы» Джулиана! Мы едва не упёрлись в его номерные знаки.

— Господи, это Джулиан! — закричал я Маршану. — Должно быть, повернул назад.

И без разговоров, — поддавшись мгновенному порыву, — открыл дверцу и выскочил на дорогу. Я бежал вдоль «роллса», крича «Джулиан!» и стуча по боковым стёклам. Но стёкла, как и у нашей машины, запотели так, что ничего не было видно. Только перед водителем был чистый треугольник, очищенный «дворниками».

Я пытался привлечь его внимание, но он не сводил глаз с дороги и не смотрел на меня. Я снова застучал в заднеё боковое стекло, и оно приспустилось на дюйм. Голос, не принадлежавший Джулиану, спросил:

— Кто это?

Я провёл рукой по стеклу, вытирая его.

— Мистер Пехлеви с вами? — И из тёмного нутра машины раздражённо ответили, возможно министр:

— Да, кто его спрашивает?

Стекло медленно опустилось, и я сказал, как какой-нибудь дурачок:

— Джулиан, это я, Чарлок. — В тёмной глубине лимузина виднелись две фигуры, но лица были неразличимы. Только контуры чёрных шляп. — Я очень хочу наконец встретиться с вами, — наивно продолжал я. Одна из шляп повернулась к другой, словно спрашивая, что ответить; но Джулиан молчал. Я с волнением ждал, цепляясь за машину, но тут требовательно загудели клаксоны, и раздался нетерпеливый крик регулировщика:

— Пожалуйста, проезжайте быстрей. Где-то близко светляком вспыхнул фонарь.