Она видит, как мерцающие огоньки, взлетая с берега, описывают над крышами длинные бесплотные дуги и исчезают в рваных облаках черного дыма, летящих по низкому небу. Под балконом проезжает фургон; люк на крыше открыт, из него высовывается кучерявый парень в переливчатом спортивном костюме, удерживая на плече реактивный гранатомет примерно семи футов в длину. Чувствуя себя — по крайней мере в данный момент, — Фаллическим Властелином Леванта. Со всех сторон голоса — это радио, началась передача, когда слушатели звонят прямо в эфир, транзисторы притулились птицами на соседских балконах, радиослушатели говорят о Бейруте — других тем нет.

Ей хочется, чтобы город поглотил ее с головой. Чтобы на нее со всех сторон, как в суперсовременном кинотеатре, обрушивались необыкновенно мощные, усиленные компьютером впечатления.

Брита возвращается в комнату, обнаруживает бутылку дынного ликера "Мидори". Неужели такой ликер существует? Она видела его рекламу в аэропортах и дворцах конгрессов — в этих проходных дворах мира, но всегда считала ее пустой декорацией, яркой неоновой надписью, восседающей на линии горизонта. И вот ей попалась самая настоящая бутылка этого пойла в чужой брошенной квартире. Где еще, если не здесь? В том месте, которое по любым меркам находится за гранью реальности. Брита наливает себе немного, выходит со стаканом на балкон. Вдали ревут сирены. На стене здания напротив — наслоения граффити, толстые напластования имен, лозунгов и дат; даже в сумерках заметно, что Али 21 пробрался и в христианский сектор. Он присутствует здесь по-французски и по-английски, в виде свежих неуклюжих каракулей.

"Али 21 против всего мира".

Город озаряет краткая серебристая вспышка; разлетаются во все стороны, а потом гаснут раскаленные светлячки. Отовсюду взывают радиоголоса. Бейрут, Бейрут. Они берут ее в кольцо, наваливаются со зловещей настойчивостью. Люди звонят из подвальных бомбоубежищ: лица в тени, одежда потемнела от обильного пота, спящие дети свернулись калачиком, обняв свои военные игрушки. Помолись за всех заложников, спрятанных на черный день в кладовках и туалетах. Помолись за всех младенцев, лежащих в тряпичных гамаках. Помолись за всех беженцев, за всех их мертвецов и потерпи до конца артобстрела. Война, так ее и так, — очень простая штука. Лунная часть наших душ видит сны об опустошенных странах. Брита слышит голоса, перекликающиеся над городом, сровненным с землей. Бейрут — наш единственный язык.

Она допивает зеленый пенный ликер и уходит в комнату — пора спать. Не позже семи надо собраться и отправиться в обратный путь. Хватит с нее Бейрута.

Примерно через час ее что-то будит. Она вновь выходит на балкон, говорит себе: "Держи ухо востро". Почти четыре утра; она чувствует, как земля содрогается под чем-то тяжелым, аж стонет. Перегнувшись через перила, видит: на ее улицу, изрытую лунными кратерами, из-за угла выезжает танк. Танк пыхтит, водит вверх-вниз стволом пушки. Брита чувствует, как мозг переполняется адреналином, но остается на балконе, ждет. Насколько она может судить, это старая советская "тридцатьчетверка", изгвазданный и израненный антиквариат, раз двадцать пять проданный и угнанный, сменивший много партий, режимов и религий. Никаких опознавательных знаков — разве только граффити, бессчетные слои надписей и картинок. Танк движется по улице, и она слышит голоса, видит, что за ним идут люди. Хорошо одетые мирные граждане — беседуют и смеются, два десятка взрослых, две дюжины детей, преимущественно девочки в нарядных платьях, белых гольфах и лакированных туфельках. Поразительно — кто бы мог подумать: это же свадебная процессия! Жених и невеста с фужерами в руках, кое-кто из девочек держит бенгальские огни, брызжущие восторженными искрами. Гость в бледно-салатовом смокинге, с длинной сигарой в зубах, огибает воронку, пританцовывая, и дети радостно визжат. У невесты красивое платье, лиф отделан аппликацией из атласа — невероятно, сколько в этой девушке жизни. Да и другие будто не отсюда — будто поднялись надо всеми границами и при этом ничуть не удивляются, что оказались здесь, среди руин. Поглядеть на них — словно бы так и надо, чтобы свадебная процессия во всем своем великолепии шествовала в сопровождении вольнонаемного танка. Горят бенгальские огни. У других детей в руках букетики из роз и папоротника. Брита вцепилась в перила. Подмывает пуститься в пляс, расхохотаться, спрыгнуть с балкона. Ей охотно верится, что она тихо приземлится в гуще процессии и вместе с ней дойдет в пижамной куртке и трусиках до самого рая. Танк проезжает прямо под ней, видна грубо разрисованная турель, Брита ныряет в комнату, наливает еще стакан дынного ликера и выходит поднять тост за молодых, кричит им "Bonne chance" и "Bonheur", "Good luck", "Salam" и "Skcl", и турель начинает поворачиваться, и ствол медленно ходит туда-сюда, словно отпускает пошлые шуточки насчет медового месяца, и все смеются. Жених поднимает бокал, салютуя полураздетой иностранке на балконе верхнего этажа, и свадьба удаляется в ночь; замыкает колонну джип с торчащей из заднего окна безоткатной пушкой.

Слишком быстро все кончилось. Брита остается на балконе, вслушиваясь в последний шелест затихающих голосов. Пока еще темно; она чувствует, как холоден продымленный воздух. Впервые с момента ее приезда город погрузился в тишину. Она анализирует безмолвие. Смотрит, скользя взглядом по крышам, на запад. Там, в районе одного из главных КПП, что-то вспыхивает во мраке. Вторая вспышка — на том же месте. Затем — еще несколько, ослепительных, белых. Брита ждет вспышек с другой стороны, ответного огня, но все вспышки — в одной точке и беззвучные. Что же это может быть, если не начало первой на дню автоматной перестрелки? Конечно же, только одно. Там кто-то с фотоаппаратом. Брита еще с минуту остается на балконе, глядя на пульсирующий свет магнезии, наносящий изображения на полоску пленки. Съежившись от холода, считает вспышки беспощадного света. Мертвый город сфотографирован в очередной раз.