Шум пира мало-помалу умолк, женщины стали по одной возвращаться в девичью, вытирая руки о передники, вздыхая, зевая, вяло переговариваясь перед сном. Нельда уложила Свейна и сама клевала носом, ленясь раздеться, чтобы лечь. Борглинда чувствовала, что сама себя ограбила: вот и все, больше ей его не увидеть. Он уже спит, а завтра уйдет еще до того, как она проснется. И даже если она встанет и пойдет провожать – утро, бледный свет, холод и туман, корабль, отходящий от берега под скрип весел и свист ветра… Нет, не надо. Слишком больно.

– Эй, госпожа! – Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, Борглинда увидела Смиллу и невольно сжала руки, точно ее мысли можно было подглядеть. – Ты еще не спишь… Ты не хотела бы выйти ненадолго… Туда, на заднее крыльцо? – Служанка показала на дверь, ведущую из девичьей прямо на задний двор.

– Зачем? – тревожно спросила Борглинда.

Смилла смущенно улыбнулась:

– Я бы не посмела сама тебя тревожить, но он сказал, что если ты разгневаешься, то на него, а не на меня. Он все берет на себя.

– Кто? – шепотом выдохнула Борглинда, и сердце ее забилось так сильно, что кровь горячо и стремительно хлынула по жилам.

– Этот… – осторожно шепнула Смилла, украдкой оглядываясь. – Он сказал, что по пути может вдруг повстречать кого-то из твоих родичей… Он ведь поплывет мимо Острого мыса, как же еще отсюда попадешь к кваргам? Он мог бы передать от тебя весточку, если ты хочешь послать два-три слова матери. Я думаю, конунг не разгневался бы, если бы об этом узнал.

Упоминание о конунге уже не дошло до слуха Борглинды; едва лишь сообразив, что речь идет о Гельде, она поднялась, как завороженная, и двинулась к двери. Сделав шаг, она обернулась и взглядом спросила у Смиллы: я правильно иду? Служанка закивала, мягко улыбаясь. Борглинда толкнула дверь, через узкую щелку торопливо проскользнула в сени и закрыла ее за собой, пока никто ничего не видел.

В сенях было темно, и она протянула обе руки вперед, уперлась ладонями во вторую дверь, нашарила круглое кольцо, обжегшее ей руки железным холодом, и потянула ее на себя. Дверь подалась неожиданно легко, точно ей помогли снаружи. В лицо Борглинде пахнуло свежим холодом осенней ночи, где-то высоко блеснула белая искорка звезды.

– Я здесь. – Чья-то горячая рука тут же схватила ее и потянула вперед. – Иди сюда.

Борглинда послушно сделала несколько шагов. Ей вспомнился тот вечер на Остром мысу, когда Гельд подарил ей серебряный бубенчик. Сбылись ее ожидания, что бубенчик непременно послужит залогом новой встречи.

Гельд остановился под стеной дома в двух шагах от дверей, не выпуская руки Борглинды. Она по-прежнему дрожала от волнения, но и наслаждалась этим ощущением бьющей ключом жизни, которое в ней разбудила его рука, его голос. Подумать только, до чего застывшей и мертвой была она совсем недавно и какой живой стала сейчас!

– Я боялся, что ты теперь стала такой важной особой, что не захочешь со мной проститься! – шепнул Гельд.

Борглинда не ответила: опасение было слишком глупым. И голос его звучал чуть-чуть виновато, скованно, не так свободно, как прежде.

– Ты на меня не сердишься? – спросил он, наклоняясь и стараясь при рассеянном свете звезд рассмотреть ее лицо. – Ты ведь совсем не глядела на меня в эти дни… Но, понимаешь, я не виноват… Ну, не слишком виноват, что пришлось служить Торбранду конунгу…

– Ты же говорил! – упрекнула его Борглинда. Его смущение придало ей уверенности, и она горячо заговорила, будто этим можно было что-то исправить: – Ты же говорил, что не можешь служить конунгам и воевать на стороне одного племени! Что же ты теперь?

– Я… – Гельд понимал, что квиттинка обижена за свое племя, и не знал, как рассеять ее обиду. – Как говорится, от судьбы не уйдешь. Когда я это говорил, я хотел… Я и сейчас хочу жить по-старому, но это не в моей власти…

Как он мог ей объяснить то, что сам едва понимал? Что заставило его изменить себе: любовь к Эренгерде, случайность, сделавшая его убийцей? Его мир был так прост, открыт и светел. Он хотел и в любви идти простой и светлой дорогой, а вышло так, что он зашагал по самой что ни есть чужой: по дороге войны. И пути назад нет. И Эренгерда… Опомнившись от первого потрясения, Гельд снова любовался ею и снова не мог не надеяться. Она слишком испугалась там, на поляне. Все обойдется, он вступит в дружину конунга, и она не станет больше стыдиться своей любви к нему…

– Ты не хочешь передать со мной что-нибудь твоим родичам? – тряхнув головой, Гельд вспомнил о Борглинде и о том, зачем позвал ее. – Гримкель конунг едва ли очень о тебе печалится, но у тебя же там мать…

– Да, расскажи ей… как я тут, – ответила Борглинда, для которой даже разлука с матерью сейчас значила очень мало.

Она стала уже достаточно взрослой, чтобы обходиться без матери, и именно поэтому не знала, как будет обходиться без Гельда! От тоски и ревнивой горечи у нее сжимало горло, ей было трудно говорить, и она отчаянно боялась как-то выдать свои чувства.

– Не сердись, – ласково попросил Гельд и хотел взять ее за плечо, но она упрямо отстранилась. – Какие вы обидчивые, дочери Ярла, – вздохнул он как бы про себя. – Как дети… Помнишь, я тебе обещал тролля в корзиночке? Может быть, теперь и привезу. Только Один знает, куда меня занесет… Ты будешь меня ждать?

– Пусть тебя другие ждут, – неопределенно и почти враждебно бросила Борглинда, и голос ее казался зажатым, глухим. – Им и дари своего тролля! Таким, кому только тролля и не хватает! А мне ничего не надо!

Гельд тихонько протяжно просвистел, выражая недоумение. Недоумение было наигранным: он столько думал об Эренгерде, что слышал намеки на нее даже там, где их не могло быть. Но нет, она их не выдаст! Она горяча и порывиста, но сердце у нее благородное. Они в дружбе, она хорошая девочка и не уподобится Орму Великану.

– Нет, так не пойдет! – Гельд взял ее за плечи. Она опять вырвалась, но он придвинулся к ней ближе. – Не злись, пожалуйста! Мне и так здесь досталось! Мне и так не слишком нравится совать ногу в чужой башмак! Хоть бы ты меня пожалела!

– А с какой стати я должна тебя жалеть? – воинственно отозвалась Борглинда, но в душе у нее все трепетало: он ведь и вправду несчастлив! – Что ты мне сделал?

– Что? – Гельд усмехнулся, вспомнив Острый мыс и себя прежнего, веселого и независимого. – Да хотя бы то, что я рассмешил тебя, когда тебе было грустно. Помнишь: «Ты не покойник!» – «Сам ты не покойник!»

Гельд так забавно передразнил недоверчивого покойника, даже лучше, чем тогда в усадьбе Лейрингов, что Борглинда не смогла удержаться и фыркнула. Приободренный Гельд опять взял ее за плечи. Борглинда больше не вырывалась: она раза два фыркнула от смеха, потом вдруг прижалась лицом к груди Гельда, и он услышал совсем другие звуки – звуки сдержанного плача.

– Ну, ладно, не грусти! – приговаривал Гельд, обнимая ее и как ребенка поглаживая по волосам. – Все совсем не плохо. Я живой, конунг мной доволен, а потом, может быть, будет доволен еще больше. Конечно, со мной все вышло совсем не так, как я раньше хотел, но кто поклянется, что я хотел правильно? – Он сам не знал, для нее рассуждает или для себя. – Своей судьбы никто не ведает. Ты думаешь о себе одно и хочешь одного, а потом все оказывается по-другому. И сам ты оказываешься другим, не таким, как сам про себя думал. Встретится тебе… кто-нибудь, кого ты раньше не видел, и вся жизнь потечет совсем в другую сторону. И это не так уж плохо. Движение и есть жизнь. Только мертвым уже ничего не нужно, с ними ничего не может случиться. Я скоро вернусь. Может быть, даже раньше весны. Ты и не заметишь, как время пройдет. Когда дни одинаковые, они бегут незаметно. А потом и ты поедешь домой. Когда-нибудь все кончается, и твое здешнее время кончится, и ты опять будешь дома, среди своих. Помнишь про мой бубенчик? Не потеряла? Значит, рано или поздно ты вернешься домой. И все будет хорошо.