– А ты, типа, на могилку пришел? – неожиданно для себя самого тоже переходя на «ты», огрызнулся Майков. – Что-то я венка при тебе не вижу. Или эти двое, – он кивнул на охранников Букреева, неподвижно стоявших у того за спиной, – вместо цветочков?

Позади него Рыба издал странный сдавленный звук – не то пискнул, не то хрюкнул, – в общем, отреагировал на реплику папы Мая, как мог.

– Есть такое выражение – юмор висельника, – сказал Букреев. Было видно, что он сдерживается из последних сил. – Это когда у человека петля на шее, а он еще хорохорится, подкалывает того, кто держит в руках конец веревки.

Это нездоровое занятие, учти. И еще имей в виду, что ты меня крепко разочаровал. Я, между прочим, уезжал по нашим общим делам. На будущей неделе должна поступить крупная сумма, миллиона полтора или что-то около того, а ты… Ты мне в душу нагадил и еще имеешь наглость гавкать. Или я чего-то не понимаю?

– Боюсь, что так, – решив, что терять все равно нечего, сказал Майков. – И вы не понимаете, и я тоже не понимаю.

Вышло какое-то недоразумение, и с этим обязательно надо разобраться. По крайней мере я очень этого хочу. Ведь начал-то не я!

– То есть как это – не ты? – удивился Букреев. – Мне сказали, что ты со своими людьми пытался ворваться в мой дом…

– Это уже вторая глава, – непочтительно перебил его Майков и вкратце изложил историю с погубленными черешнями, не забыв также и про бутыль с остатками кислоты, я про грязные следы на заборе. – И что я должен был после этого делать? – закончил он свой рассказ.

– Думать, – тут же, без паузы, ответил Букреев. – Даже если это все не фуфло, придуманное для отмазки, ты прежде всего должен был сообразить, что такой человек, как я, вряд ли станет мараться, поливая кислотой деревья в твоем дворе. Ты за кого меня держишь? Понимаю, я со своей страстью к садоводству могу со стороны показаться чокнутым, но это, поверь, далеко не так. Ты, я вижу, все-таки плохо представляешь себе, с кем имеешь дело. Пойми, если бы не наше партнерство, мы с тобой разговаривали бы не здесь и не так. Как теперь говорят, бизнес прежде всего, и только поэтому я с тобой разговариваю. Другой на твоем месте был бы уже трупом, а тебе я даю возможность оправдаться. Хотя мне даже слушать тебя, извини, не в уровень.

– Хорошо, – сказал Майков, чувствуя, что голос вот-вот выйдет из-под контроля и начнет предательски дрожать, как у провинившегося мальчугана при виде отцовского ремня. – Хорошо, я все объясню, хотя мне по-прежнему непонятно, кто, кроме ваших людей, мог похозяйничать у меня на участке.

При этих его словах Букреев немного повернул голову и через плечо посмотрел на пригорок, где торчали мертвые черешни. Трава вокруг них все еще была белой от осыпавшихся лепестков, как будто ночью выпал снег.

– Я шел к вам, чтобы разобраться с этим, – продолжал Майков. – Ну, правильно, я был зол, раздражен и, может быть, сказал что-то лишнее. В чем я по-настоящему виноват и за что готов извиниться, так это за то, что не удержал одного из своих придурков. У него, знаете, с головой не все в порядке, бешеный он, вот и наскочил на вашего охранника.

Но это же дело житейское! Ваш-то еще лучше. Мало того, что он меня покалечил, так еще и стволом угрожал, чуть не пристрелил. Это, что ли, нормально, по-соседски? Вы меня извините, Антон Евгеньевич, но здесь все-таки не зона, пускай он свои замашки бычьи для барака побережет.

– Это ты ему сам скажи, если смелости хватит, – небрежно предложил Букреев. Не глядя, он протянул руку назад, и один из его охранников вложил в нее какой-то сложенный вдвое листок, уже изрядно потертый и засаленный на сгибах. – Так, говоришь, с головой у твоего парня непорядок, – продолжал Алфавит, разворачивая листок. Майкову показалось, что листок этот ему как будто знаком. – Да, действительно, статья седьмая, пункт "б" – в связи с необратимыми последствиями черепно-мозговой… Как же ты таких людей при себе-то держишь? Ему ведь даже государство наше отмороженное побоялось оружие доверить, а ты вот не побоялся, рискнул.

Рыба за спиной у Майкова коротко, прерывисто вздохнул. Ситуация с Хоботом окончательно прояснилась: о носатом ценителе творчества Ильфа и Петрова лучше всего было просто забыть.

– Я вижу, этот дурак все-таки забрался к вам во двор, – сказал Майков, кивая на справку, которую везде и всюду таскал с собой Хобот и которая теперь была в руках у Алфавита. – Вот кретин! Что ж, тут уж ничего не попишешь. Он ваш. Делайте с ним что хотите.

– Легко ты своих людей сдаешь, – заметил Букреев. – Хотя надо признать, что это решение правильное. Только запоздалое. Он теперь не твой и не мой. Он теперь ничей. Нет его больше, понял?

– Этого можно было ожидать, – спокойно сказал Майков. Он понимал, что собирается полезть на рожон и что добром это, скорее всего, не кончится, но это было необходимо – просто для того, чтобы сохранить лицо. – Что ж, если с моим человеком мы разобрались, может быть, поговорим о вашем?

– То есть? – удивленно поднял брови Букреев.

– Вы наказали моего человека, теперь я хочу наказать виноватого с вашей стороны, – пояснил Майков и снова услышал, как у него за спиной тихонько вздохнул Рыба.

– Это Пузыря, что ли? – небрежно уточнил Алфавит. – Ничего не выйдет, он мне нужен. И не выкатывай на меня глаза, меня на голый понт не возьмешь. Если хочешь, о Пузыре потолкуем потом, после того, как до конца разберемся с тобой.

Ты учти, приятель, если с моим деревом что-то случится, я не тебе Пузыря отдам, а тебя Пузырю. Он у нас лакомка, любит свежие попки. Неразношенные, понял?

– Класс, – начиная понемногу свирепеть, сквозь зубы процедил Майков. – Я в восторге от вашей манеры решать вопросы, уважаемый Антон Евгеньевич. Просто торчу, честное слово. Вы, конечно, мужчина в авторитете, и быков у вас хватает, а только, по-моему, даже вам не понравится, если по городу слух пойдет, что Алфавит – фуфло, беспределыцик.

При этих словах охранники Алфавита шевельнулись, синхронным движением запустив правые руки под пиджаки, а сам Букреев вдруг быстро шагнул вперед и, сграбастав Майкова за грудки, так резко потянул его на себя, будто хотел вцепиться зубами ему в нос.

– Беспредельщик? – бешено прошипел он в самое лицо папе Маю, обдавая его запахами одеколона и табака. – Я беспредельщик?! Ах ты сявка трамвайная, ах ты пидор гнойный! Да за то, что ты сделал, тебя на куски порвать мало! Что ты понимаешь в деревьях, мудозвон? Ты же… Я тебя, сучий потрох, предупредил: если дерево погибнет, тебе тоже не жить, и помрешь ты пидором конченым, понял?

Боковым зрением Майков видел, как охранники Букреева вдвоем удерживали пытавшегося прийти к нему на помощь Рыбу, и даже ухитрился разглядеть Простатита, который, размахивая руками, торопился к месту событий от своей застекленной будки. Но все это виделось ему как бы в тумане, будто сквозь запотевшее стекло, и только перекошенное яростью лицо Букреева было четким, объемным и реальным. Сейчас это лицо утратило весь наносной лоск, превратившись в то, чем оно являлось на самом деле, – в оскаленную клыкастую морду матерого волчары, проведшего в лагерях и тюрьмах три четверти своей сознательной жизни. А страшнее всего папе Маю показалось то, что перед ним стоял не просто волк, а волк бешеный, совершенно сошедший с нарезки и несущий какой-то горячечный бред.