услышали. Гитлеровцы туда раненых вместе с трупами сволокли. Может, по ошибке. Закоченели. Ну и согрелись, значит… Наши погасили огонь, да поздно. Понимаешь, сами своих…

— На то они и фашисты, — сказал Кононенко и снова спросил начальника штаба: — А справа, за Упой, как?

— По непроверенным данным, вот сюда, к Татьеву, вышли конники. В Анастасове у противника опорный пункт. Он-то и тормозит нас.

— Командир полка там?

— Там.

— Поеду, — встал Кононенко. — Спасибо за угощение.

— Теперь без опаски можно, стемнело.

Вроде бы немного времени провел Кононенко в штабе, но деревня успела ожить, неузнаваемо изменилась. Повсюду люди, везде голоса, смех, скрип полозьев. Гремели возле колодцев ведра. Во дворах седлали коней. По дороге тащился невесть откуда взявшийся обоз, в обгон его, переругиваясь с возчиками, скакали всадники. Медленно проехала крытая автомашина с антенной радиостанции.

От Жемчужниково до Одоева — рукой подать. Большак огибает Головинский лес, по длинному склону спускается к Упе. Всего метров двести или триста тянется дорога над рекой, а потом въезд в город, крутой и долгий подъем.

Эти считанные метры над рекой — самые трудные. Никуда не свернешь. Слева глубоченные овраги, среди них пригородная деревенька Ломиполозово — название говорит само за себя. С другой стороны гладь замерзшей реки, а за ней, на голом взлобке, аккуратная деревня Анастасово. На краю ее, ближе к Упе, высится осанистое, словно бы вросшее в землю строение — древняя церковь Анастасова монастыря. На ее колокольне, за метровой кирпичной кладкой, немцы поставили пулеметы. Секли оттуда свинцовыми струями. По дороге вдоль берега ни одна живая душа не проскочит.

— Из деревни мы фрицев минометами выкурили, — устало сказал командир полка. Он сидел на пне, кутаясь в бурку. Тут же, на краю леса, тюкали топорами красноармейцы, сооружали шалаш. — Из деревни выгнали, а монастырь придется атакой брать.

— Батарея подошла, снаряды есть.

— Снарядами, конечно, что хочешь расковырять можно. Да ты бы днем посмотрел, как эта церковь красиво стоит. Горделиво, можно сказать. Триста лет она здесь, исторический памятник, А расковырять — проще пареной репы. Одни кирпичи будут.

— Давно ты такой аккуратный стал?

— После Венёва, — усмехнулся командир полка. — Вот так между делом разгрохали мы одну церквушку, а генерал Белов за жабры меня… Вы что, говорит, не способны отличить долговременную огневую точку от памятника русского зодчества?! Даже цитатой рубанул. Из этого, из Фейербаха. Велел запомнить, что каждый храм является, в сущности, храмом в честь архитектуры. И вообще каждая неразбитая постройка, каждый дом — сбереженное народное достояние.

— Наше добро, — согласился Кононенко, — на своей земле бой ведем.

— А я вот думаю: немцам и наступать проще было, и отступать легче. Они лупят, ни с чем не считаясь. Жители — им все равно. Красивый дворец — тоже. А ты соображай, как бы мирных людей не угробить, как бы памятник не повредить. Днем от командира дивизии строгое указание было: Одоев взять без пожаров и разрушений. Под личную ответственность командиров полков.

— Подарок.

— Конечно, что за подарок будет, если одни головешки?.. Вот и мозгуй.

— Как ты решил?

— Спешенный эскадрон брошу на Анастасово через речку. Там, кстати, в этой церкви, в подвале, бабы с детишками прячутся. Видно было — со всей деревни бежали туда. Так что осторожно брать будем. А два эскадрона выше Ломиполозово двину. В том месте ровное поле. Если снег не глубокий — в конном строю ударим. Внезапно.

— Учти, в центре Одоева, на перекрестке, у немцев склад боеприпасов. Подорвать могут. А там электростанция рядом, жилые дома.

— Знаю. Послал троих разведчиков с задачей воспрепятствовать. Попробуют садами пробраться.

— Смотри, как бы не опередили тебя, — подзадорил на прощание Кононенко. — Майор Бужак быстро движется.

— Ничего, я ближе всех подошел. Еще рывок — и зацеплюсь за окраину. А там легче пойдет.

10

Автор книги хорошо помнит холодный декабрь, когда линия фронта приближалась к Одоеву. Маленький городок, в котором я родился и вырос, переживал трудные дни. Через Одоев откатывались на юго-запад остатки разбитых гудериановских войск. Обмороженные, злые солдаты заскакивали в дома, брали теплые вещи: пиджаки, пальто, бабьи платки, старые валенки. Напяливали на себя и убегали. Они не останавливались на ночлег. Они спешили, со страхом повторяя одно и то же слово: «Козакен! Козакен!»

Меня, четырнадцатилетнего парня, немцы схватили на улице и определили в рабочую команду. Приказали кормить лошадь и готовить повозку. Потом, уже при выезде из города, меня разыскала мать. Она просила немецкого офицера отпустить сына. Офицер ударил ее ногой. Мать упала в снег. Мне было страшно не за себя — за нее…

Колонна медленно ползла по обледеневшему шоссе. Тяжелые трехосные грузовики буксовали и останавливались. Их сталкивали в кювет и взрывали. Справа и слева от дороги валялись сотни велосипедов, брошенных какой-то самокатной частью.

Я вел под уздцы громадного рыжего гунтера. Не вел, а тянул. Он еле передвигал свои могучие, покрытые шерстью ноги, косился на меня злыми выпуклыми глазами. Гунтер тащил за собой зеленую фуру, в ней сидели на ящиках трое немцев, толстых и неповоротливых от множества всякой одежды, сверх которой были напялены легкие, покоробившиеся на морозе шинели. Немцы покрикивали на меня и на лошадь.

В какой-то деревне устроили привал. Солдаты ушли греться. Мы, русские, топтались возле повозок и грызли твердый, заледеневший хлеб. Я спросил своего соседа, откуда он. «Из-за Тулы. Уже четвертый день гонят». — «А убежать нельзя?» — «Попробуй. Вон часовой ходит…»

Фашисты торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонне. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи. Впереди — мост через узкую речушку с крутыми берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев — они дремали.

Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок — и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше…

До города добрался ночью. Шел садами, глухими переулками. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине строчили пулеметы. Поблизости, посреди улицы, с яркой вспышкой рванул снаряд. Но я был настолько утомлен, настолько измотан, что воспринимал все равнодушно, словно через какую-то пелену.

Дома, сбросив одно лишь пальто, лег спать. Лег прямо на пол, в простенке между окнами: хоть какая-то защита от осколков.

Утром меня разбудили сильные взрывы. Бросился к окну