В. Д. Успенский

Поход без привала

От автора

На столе у меня — большая фотография, сделанная в 1941 году. Чуть прищуренными глазами смотрит с нее моложавый генерал с двумя звездочками в петлицах. Высокий лоб, резко отсеченный волевой подбородок, нос немного с горбинкой. Когда вглядываешься в портрет, кажется, что генерал вот-вот улыбнется, и улыбка у него будет теплой, хорошей.

«На долгую память» — такую надпись сделал он на фотографии. Но мог бы и не писать этого. Светлую память о нем, талантливом полководце и очень скромном человеке, хранят все, кто сражался вместе с ним или просто знал его.

Эта книга о моем старшем товарище — Павле Алексеевиче Белове, красном командире, закалившемся в огне гражданской войны. Он был одним из тех военачальников, которые в самые трудные дни фашистского нашествия приняли на свои плечи тяжелый груз ответственности за исход развернувшихся битв.

Дважды случайно пересеклись наши судьбы, и навсегда завязался крепкий узелок дружбы. Работая над книгой, я будто снова и снова встречался и беседовал с Павлом Алексеевичем — человеком светлого ума и большой душевной щедрости.

Часть первая

Место в строю

1

Павел, очень тебя прошу: сходи, пожалста, в гостиницу, в седьмой нумер. Спроси, живет ли там Лотиев. Если живет, пусть едет ко мне. Старый человек, уважаемый человек, ты его проводи, пожалста. А если нет Лотиева, никому ничего…

Указательный палец Урусхана коснулся губ. Черные глаза смеялись. Не похоже, что у него температура. Он сидел среди больших пуховых подушек, развалясь, словно падишах.

— Не нравится мне это, — нахмурился Павел. — Странные у тебя старички. Да и сам ты не очень болен, мог бы добежать, коли срочно.

— Один раз, Павел. Я пока выходить не должен. Доктор, понимаешь, не разрешает. Кого мне просить? Ты мой кунак, тебя прошу!..

— Да уж, кунак, — иронически буркнул Павел.

— Очень надо, пойми, — привстал Урусхан, сделавшись вдруг серьезным. — Ты меня знаешь: раз позвал, значит, очень надо.

— Ладно. Сейчас прямо от тебя и поеду.

В коридоре Павел надел шинель, вышел на улицу и поежился: падал мокрый снег, перемежаясь с дождем. Под ногами хлюпало. Последний месяц семнадцатого года выдался в Ростове-на-Дону на редкость слякотным и неприятным. Или это казалось так Павлу Белову, привыкшему к декабрьским морозам в родных краях.

Повернул к остановке трамвая, мысленно ругая приятеля. Хорошо ему там, на перине, под надзором хозяйки, такой же пышной, как ее подушки. Удобную квартиру выбрал себе Урусхан, ничего не скажешь.

Вообще юнкер Урусхан Меликов пользовался в школе прапорщиков особыми привилегиями. В караул его посылали редко, ему разрешено было жить на частной квартире. Про Меликова рассказывали, будто он сын осетинского князя, причем очень богатого, что в школу прибыл из Дикой дивизии, что он мусульманин и фанатично предан религии.

Много еще всякого говорилось про юнкера Меликова. Сам Урусхан ничего не отрицал и ничего не утверждал, только скалил в хитроватой улыбке острые белые зубы. Гибкий, с тонкой талией, он был ловок, цепок, одним из первых шел в занятиях на гимнастических снарядах. Казалось, этого сухощавого крепыша не может свалить никакая хворь. Но Урусхан часто присылал в школу записки, сказываясь больным. Начальство и на это смотрело сквозь пальцы. Может, потому, что и занятий-то настоящих не было. Юнкера несли караулы у складов, патрулировали на вокзале. Рядовым солдатам такое не доверялось: многие из них дезертировали прямо с постов, прихватывая имущество, охранять которое были поставлены.

Урусхан не чванился происхождением, на его квартире устраивали веселые пирушки, он держался на короткой ноге со всей ротой, но близко ни с кем не сходился. Павел был, пожалуй, единственным, кому доверял Урусхан.

Разные люди съехались в школу прапорщиков: и видавшие виды фронтовики — георгиевские кавалеры, и желторотые юнцы. Много было евреев, которым Февральская революция открыла путь в офицеры. Там и схлестнулись дороги Павла Белова и Урусхана Меликова. Оба пришли из кавалерии, было о чем поговорить, поспорить. Оба выделялись среди пехтуры выправкой и одеждой. На обоих новые американские сапоги, шинели длинные, сшитые по фигуре.

Русский язык Урусхан знал не бог весть как. Первое время Павел водил его по городу. Однако скоро Урусхан обзавелся знакомыми осетинами, среди них была даже танцовщица. Все чаще появлялись горцы из аула, он вел с ними какие то долгие таинственные беседы.

Жизнь у Меликова пошла развеселая. Зачастил в рестораны, надевая цивильный костюм с галстуком-бабочкой. Разъезжал на извозчиках, с шиком подкатывал к самым воротам казармы.

Павел однажды сказал ему:

— Темный ты человек, Урусхан.

Тот либо не понял, либо отшутился:

— Верно говоришь, темный, — и подергал свои волосы. — Я темный, ты светлый. Са-а-авсем хорошо!

Последнее время Павел относился к Урусхану с холодком, но другого приятеля у него не было.

Спрыгнув с трамвая, Белов свернул вправо, на Садовую. Теперь ветер дул ему в лицо, тонко посвистывал в голых ветвях деревьев, трепал обрывки афиш и плакатов. Их было много на стенах и заборах, особенно ярко пестрели плакаты, призывавшие господ офицеров и юнкеров вступать в Добровольческую армию, бороться за освобождение России от большевиков. Добровольцам обещали большие деньги и хорошую экипировку.

Погода скверная, а на улице людно. Пробегали гимназисты, торопились куда-то горничные, степенно прогуливались дамы. Часто встречались офицеры. Павел, козыряя очередному штабс-капитану, подумал, что офицеров теперь в Ростове больше, чем рядовых. Пробираются сюда с севера, бегут из Совдепии. Говорят, что Добровольческая армия растет быстро. Поручики в ней вооружены винтовками. Ротами командуют полковники. Солдат там по пальцам пересчитаешь. И юнкера не торопятся в добровольцы. Надо закончить учебу, потом видно будет. Власть меняется быстро, не поймешь, какому богу молиться…

Гостиница стояла на спуске, ведущем к вокзалу. Павлу приходилось бывать здесь — патрулировали этот район. Вытерев сапоги, он поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. После улицы воздух казался душным и спертым. Пахло горелым луком. За топкими дверями раздавались голоса: кто-то кашлял, громко плакала женщина. Поглядывая на таблички, Павел шел по длинному коридору и не обратил внимания на рослых мужчин, стоявших возле полуоткрытой двери. А когда обратил, отступать было поздно: мужчины поняли, куда он идет. Они ожидали как раз возле нужного ему номера, и, если сейчас он повернется, его остановят. Это будет улика. Тут что-то случилось, не зря дежурят эти здоровяки в штатском, с военной выправкой.

Думая так, Павел уже спрашивал громко, растягивая слова, чтобы выиграть время:

— Господа, не