Михай старался угодить молодой жене, осыпал подарками, на какие столь падки женщины: нарядами, драгоценностями, - познакомил ее с увеселениями больших городов, - все напрасно. Лунный луч не дает тепла даже в зажигательном стекле.

Молодая женщина была кротка, нежна, предупредительна, исполнена благодарности и послушания и лишь сердца своего нигде не находила: ни дома, ни в пути, ни в радости, ни в грусти. Сердце ее было похоронено.

Тимар взял в жены мертвую женщину - с таким убеждением воротился он из заграничного вояжа. Он подумывал было насовсем оставить Комаром и перебраться в Вену - вдруг там начнется новая жизнь?

Но после надумал другое.

Он решил остаться в Комароме, приспособив для жилья бывший дом Бразовича; там он будет жить с женою. Свой же собственный дом отведет под контору с тем, чтобы деловая сторона его жизни никак не касалась другого дома, где живет его жена. Тогда он сможет весь день проводить вне дома и никому не бросится в глаза, что жена его пребывает в одиночестве. На люди они всегда появляются вместе. По гостям жена ходит с мужем; она дает ему понять, когда пора возвращаться домой, и удаляется под руку с супругом. Мужу все завидуют: какой счастливый человек, жена у него раскрасавица, а уж до чего преданна!

О, если бы она не была так честна, так преданна, если бы можно было ее возненавидеть!

Но в ее поведении не к чему придраться.

И весне не удалось растопить сердечный лед. Ледяные торосы лишь возрастают день ото дня.

Михай клянет свою судьбу.

Ни за какие сокровища мира не в состоянии он купить любовь собственной жены. Богатство тут даже помеха: изобилие, роскошь лишь увеличивают расстояние меж ними. Четыре стены бедняцкого жилища лучше сближают тех, кто принадлежит друг другу. Любой батрак, корабельщик, все имущество которого одна комнатушка, одна постель и один стол, - куда счастливее. Дровосек тоже человек счастливый, ведь когда он пилит бревна, за другую пучку пилы держится его жена; окончив труд, супруги садятся рядышком на землю, едят фасолевый суп из одного горшка, а после трапезы целуют друг друга.

Итак, станем бедняками!

Возненавидев собственное богатство, Тимар решил от него избавится. Обеднев, лишившись удачи, он станет ближе своей жене, - так он воображал.

Однако обеднеть оказалось не так-то просто. Удача благосклонна к тому, кто ею пренебрегает. За какое бы дело, сулившее верный провал любом иному человеку, Тимар ни брался, его ждал блестящий успех; сама невероятная затея в его руках обретала стопроцентную надежность. Кубик всегда выпадал шестеркой, и, даже пытаясь проиграть, Тимар непременно срывал банк. Деньги текли к нему рекою, и, даже когда он бежал, скрывался от них, они настигали его.

А он отдал бы все до последнего гроша за один сладостный поцелуй собственной супруги.

Ведь, говорят, деньги всесильны. Сколько любви можно было бы купить за эти несметные богатства - любви фальшивой, неискренней, сколько сияющих, нежных улыбок, за которыми не кроется нежных чувств, сколько греховной, запретной любви, которую люди вынуждены таить! Не купить лишь любовь той единственной женщины, которая могла бы любить по-настоящему преданно и счастливо.

Тимару было бы легче возненавидеть жену. Заставить бы себя сердцем поверить, будто она любит другого, будто она неверна ему, нарушает свои супружеские обязанности.

Но для ненависти поводов нет. Никто никогда не видит госпожу Леветинцскую иначе, кроме как об руку с мужем. В обществе она держится с величайшим достоинством, пресекающим любые попытки к сближению. На балах не танцует и не скрывает причины тому: прежде ее танцевать не обучали, а теперь, мужней женой, учиться поздно. Компанию себе подбирает из женщин солидных, и если муж отлучается из города на неделю, она всю неделю из дома ни ногой.

Да, но как она ведет себя дома: ведь на людях человек весь на виду, а у дома стены не прозрачные.

О, на этот вопрос Михай располагал надежнейшим ответом.

В том доме вместе с Тимеей жила Атали.

Атали - не ангел-, но демон хранитель супружеской чести.

Каждый шаг и поступок, каждое слово и мысль, каждый вздох и украдкой оброненную слезу, даже отголоски потаенных снов и мечтаний юной супруги неотступно стережет другая женщина; она одинаково ненавидит и мужа, и жену и не замедлила бы повергнуть обоих в несчастье, подметь она хоть тень греха в стенах этого дома.

Если бы Тимея, заклиная Михая позволить Атали и госпоже Зофии и впредь оставаться в одном доме с нею, поддалась в тот момент не только доброму сердечному побуждению, но и некоему иному чувству, ей не придумать бы более совершенного средства самозащиты, чем удержать возле себя эту девушку - бывшую невесту человека, с которым ей, Тимее, даже встречаться заказано.

Жгучие, ненавидящие глаза Атали преследуют ее повсюду.

Покуда демон-хранитель молчит, даже сам Господь бог не осудит Тимею.

А Атали молчит.

Атали стала для Тимеи поистине домашним злым духом не только в главных устремлениях жизни, но и в ее мелочах.

Ни одно, даже самое мельчайшее обстоятельство не ускользало от ее внимания, и она пользовалась любым подходящим случаем, чтобы сделать Тимее наперекор. К примеру, она вбила себе в голову, что Тимея нарочно, из желания похвастаться своим великодушием по сию пору почитает ее как сестру и такую же госпожу в доме, как и она сама, Атали назло ей подчеркивала перед людьми, что она всего лишь служанка.

Тимея каждый день силой отбирала у Атали щетку, когда та являлась убирать ее комнату, но стоило ей чуть отвернуться, как Атали принималась начищать одежду своей госпожи. А уж если к обеду бывали званы гости, то Атали попросту невозможно было вытащить из кухни.

Атали в нетронутом виде получила от Тимеи полный арсенал своих нарядов и украшений; весь гардероб был забит платьями из мериносной шерсти, пуха тибетской козы и граденапля, однако Атали выбрала себе самое поношенное и грязное платье, в котором когда-то только причесывалась, и носила его не снимая. При этом ей доставляло радость прожечь на нем дырку у плиты или, заправляя лампу, посадить масляное пятно: она знала, что это лучший способ вызвать досаду Тимеи. Драгоценности, стоившие больших денег, Атали также все до единой получила обратно, однако и не думала их носить, купила себе за десять крейцеров брошку со стеклом вместо камня и прикалывала ее.

Тогда Тимея выкрала у нее эту брошку и отдала ювелиру заменять кусочек стекла благородным опалом; грязные, заношенные платья все бросила в огонь, а для Атали заказала наряд из той же ткани, что были сшиты и ее собственные туалеты.

О, Тимею нетрудно было огорчить, зато рассердить было невозможно.

В разговоре с Тимеей Атали усвоила невыносимо подобострастную манеру, зная, что это больно задевает Тимею. Стоило Тимее о чем-то попросить ее, а и Атали с такой готовностью бросалась выполнять поручение, словно рабыня-негритянка, которую подхлестывают бичом. У нее даже голос менялся, когда она говорила с Тимеей. Ее естественный тон пропадал без следа, уступая место какому-то невероятно высокому, пискливому голосу, полному угодливой лести; она терзала Тимею, с приторной ласковостью сюсюкая с ней, и даже шепелявила, точно обращаясь к неразумному младенцу: "Крашавица Тимея, шладкая моя, шердце мое!".