фейерверками местного производства. Как сказано в одном из восточных источников, «вместо горького плода, что сорвала Ева, Мария дала человечеству сладкий плод. И узрите, весь свет вкушает плод Марии. Девственная лоза принесла гроздь, сладкое вино из которой утешило тех, кто скорбел»{329}.

Женщины в Константинополе тем временем вовсю продолжали держать на себе и обеспечивать работу домовых церквей – это явление впервые упоминается в Новом Завете, в истории о Прискилле. Когда в город явился Григорий Богослов, в будущем архиепископ Константинопольский (его останки, за 800 лет до этого похищенные католиками во время Крестового похода 1204 г., вернули из Рима в Стамбул только в 2004 г.), его церковь представляла собой обычный дом, принадлежащий его двоюродной сестре Феодосии. По некоторым оценкам, в первые полтора столетия воцарения в Риме христианства половина церквей города была заложена женщинами. В Новом Риме эту традицию горячо поддерживали.

Пожалуй, это вовсе не говорит о том, что в повседневной жизни византийцев женщины доминировали. Однако вряд ли стоит удивляться тому, что признание богословами Марии Матерью Божией, учитывая связанную с этим культурную обстановку и настроения на улицах, по-видимому, оказало значительное воздействие на жительниц города. Особенно – высокородных. Они, скорее, даже подогревали экзальтацию по поводу женского могущества{330}. Становится понятно, что сила, влияние и авторитет определялись – порой очень неожиданно – византийскими императрицами, их придворными дамами и женами купцов{331}.

Константинополь, словно волной, накрыло восточно-языческой атмосферой, где божества женского пола обладали реальной властью. Кроме того, к правам женщин стали относиться с точки зрения римского права. Да еще и православные богословы признали этот возвышенный пример для подражания: ведь Дева Мария отныне – Богородица. В IV в. Ефрем Сирин писал так: «Евой утрачена прекрасная и вожделенная слава; Марией возвращена сия слава»{332}.

Не стоит искажать достоверные исторические факты – предрассудки, естественно, сохранялись. Один из любимцев Константинополя, архиепископ Иоанн Златоуст, выскажется по поводу видных женщин города, что будто бы лучше изваляться в грязи, чем смотреть, как они веселятся в театре. Иоанн Златоуст, хоть и воспитанный в Антиохии матерью-язычницей, но при Константине Великом ставший одним из христиан первого поколения и одним из наиболее влиятельных отцов церкви, придерживался примитивных, предполагающих возврат к самым основам христианских взглядов:

«И что пользы, если здесь почтишь Его шелковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть и холод и наготу? Изрекший: сие есть тело Мое (Матф. XXVI, 26), и утвердивший словом дело, сказал также: вы видели Меня алчущего, и не напитали; и далее: понеже не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе… Что пользы, если трапеза Христова полна золотых сосудов, а сам Христос томится голодом?»{333}

Иоанн Златоуст получил такое прозвание благодаря своим выдающимся способностям распалять толпу. Когда воздвигли серебряную статую императрицы Евдоксии, он хорошенько отчитал народ за то, что празднуют они это событие по-язычески, и это напоминает (ему) дикую пляску Саломеи, которую она исполнила, чтобы непременно получить голову Иоанна Крестителя. О каком истинном равенстве и равных правах женщин в Константинополе можно говорить, если не поощрялось, когда женщины тренировались физически, а зачастую даже умственно. Если им, как и на протяжении большей части эпохи Античности, так и выделяли лишь половинчатые порции еды. Если грех Евы нависал над человечеством, словно грозовая туча. Если, наконец, в середине IV в. проповедники провозглашали такие взгляды: «Жениться не подобает. Разве женщина что-либо иное, как враг дружбы, неизбежное наказание, необходимое зло, естественное искушение, вожделенное несчастье, домашняя опасность, приятная поруха, изъян природы, подмалеванный красивой краской?»{334}

Иоанн Златоуст пользовался такой народной любовью, что, когда его сослали сначала в Каппадокию, а потом на Кавказское побережье Черного моря, жители Константинополя взбунтовались. Утратив своего мудрого церковника и ревя от ярости у закрытых Бронзовых ворот дворца, люди подожгли город, уничтожив собор Святой Софии и здание сената. И в то самое время, когда в Константинополе Марию возвели в статус Богородицы, на Западе представления Блаженного Августина о первородном грехе исказили таким образом, что похоть и ее последствия стали вменяться в вину женщинам. Из-за этого всем представительницам женского пола суждено было еще многие столетия выносить боль и страдания.

Примерно в это же время впервые встречается и мимолетное упоминание о монахах, monachos – эта идея была навеяна религиозными традициями иудаизма (секты ессеев) и буддизма, пришедшими по дорогам Шелкового пути. Появились мужские монастыри, и в христианстве стал зарождаться так называемый «синдром читальни». Отныне широко образованные церковники мужского пола решали, что считается, а что не считается каноническим. И постепенно (возможно, с бессознательным предубеждением) они исключили женщин из библейских и других религиозных текстов, а затем вообще из всяческих религиозных отправлений. С богословской точки зрения женщин возвышали. На деле же дьяконицы встречались все реже и реже, а епископы мужского пола расширяли зону своего влияния{335}.

Один из епископов Третьего Вселенского собора описывает совершенную икону Девы Марии из Константинополя, и в этом описании можно, пожалуй, найти подробный список качеств, необходимых идеальной жительнице Константинополя:

«Дева, не удостаивая взглядом неподобающих вещей, не пятная своей естественной красоты – не нося ярких одежд и не покрывая щек фальшивым румянцем финикиянок, не привлекая внимание к своей благородной голове и не добавляя пустых украшений, не нося на шее блестящих драгоценных каменьев, не портя рук и ног золотыми цепями… но полная запахами Святого Духа, облаченная в Святую Благодать, с душой, полной мыслей о Боге, с сердцем, увенчанным Богом, с глазами, излучающими благочестие… губы ее блестят, как воск, походка ее красива, а повадка еще красивее – и, в общем, сама добродетель»{336}.

Считать Константинополь неким сказочным раем зарождающегося феминизма – полная глупость. Будучи христианкой и жительницей города, вы не жили в прошлом – вы и есть прошлое, живущее в настоящем.

В сорока милях к западу от Стамбула стоит всеми забытый памятник. 500 лет, с тех самых пор, как Август определил протяженность империи, естественная граница Римской империи, проходящая по Дунаю, довольно долго держала оборону. А затем, в 493 г., византийский император Анастасий по примеру древних афинян построил вокруг Константинополя «Длинные стены», мощное укрепление, протянувшееся от Мраморного моря до Черного. Заросшие, обрушающиеся участки этих укреплений и по сей