Перед ними раскинулось море машин, направлявшихся на юг, не только в сторону Орлеана, но и направление на север тоже было забито машинами. Бульвар был заполнен желающими покинуть Париж, но никто не двигался. Несколько жандармов тщетно размахивали оружием, на их лицах была паника.

«Они удивляются, — подумал Жолио, — почему они не могут уехать».

Он открыл окно и спросил:

— Насколько большая пробка?

— Двести миль, месье, — ответил жандарм.

Ирен закашлялась.

Машина продвинулась еще на дюйм вперед.

Жолио смирился и ждал.

В четыре часа утра он понял, что за последние двенадцать часов он смог проехать двадцать миль со скоростью пешехода. Поток людей в машинах тащился по обеим сторонам Рут Насиональ № 20, по широкому шоссе, которое вело из Парижа на юг Франции. Ему хотелось выйти из «Пежо», взять с собой ящик с граммом радия мадам Кюри, завернутый в его рубашку, и пешком идти в Оверн.

— Говорят, что идея заблокировать шоссе беженцами принадлежит генералу Вейгану, — равнодушно заметила Ирен, — чтобы держать немцев в Париже. Расчистка дорог займет несколько дней.

Жолио слышал ее слова, возможно, он даже пробормотал ей что-то в ответ, но тут он услышал шум моторов, словно разрезавших небо пополам.

— Пригнись! — закричал он, когда над их головами пролетели «мессершмитты».

Из нарастающего рева послышалось «ра-та-та» пулеметов, обстреливавших неподвижные машины, заполнившие Рут Насиональ; ужасное стаккато сыпалось градом, в темноте можно было даже разглядеть массивное очертание самолета и огонь, извергавшийся из его орудий. Машина Жолио стояла в крайнем правом ряду, и он успел лишь дернуть руль и съехать в кювет, но автомобиль рядом с ним был расстрелян — он видел, как задергалось тело водителя, когда пули впивались в него.

Ирен закричала — низкий, гортанный звук, который перешел в безостановочный кашель. Она согнулась пополам. «Пежо» сильно накренился, и Жолио насчитал три самолета, семь, потом он больше уже не мог считать, и шум вдруг стих.

Машина наполнилась звуками тяжелого дыхания Ирен и Жолио.

— Моро, — выдохнула Ирен.

Жолио открыл дверь, пошатываясь, вышел из машины и бросился назад к тому месту, где он в последний раз видел «Пежо», принадлежавший Моро. Его там не было.

— Моро! — позвал он с отчаянием в голосе. — Моро!

Он огляделся. От искореженных машин доносились стоны, видны были языки пламени. Кто-то полз к нему на коленях через изрешеченные машины…

Он увидел машину Моро, она уткнулась передом в кювет на противоположной стороне, Моро неуклюже лежал на руле. Его жена склонилась над ним.

— Думаю, он без сознания, — сказала она, когда подошел Жолио. — Удар при аварии. Не думаю, что его застрелили.

— Нам нужно свернуть с этого шоссе, — пробормотал Жолио.

* * *

Тем, кто оставался, помощи ждать было неоткуда. Не было никакой возможности послать за помощью. Жолио ехал со скоростью пешехода, надеясь, что впереди перекресток, где он сможет повернуть. Глаза Ирен были закрыты, она заговорила всего раз, чтобы спросить, не могла бы она выйти по нужде где-нибудь в поле. Жолио пришлось ждать почти час прежде, чем ему удалось снова тронуться в путь, и он уже отчаялся куда-либо уехать с этого места. Солнце было уже высоко, когда он помог Ирен выбраться из машины и перелезть через ограждение шоссе. Она присела в траве, не обращая внимания на то, что почти все жители Парижа находились в дюйме от нее. И тут снова послышались звуки летящих самолетов.

— Ирен, — закричал он. — Ложись!

Он спрятался за припаркованную машину и ждал. Но «ра-та-та» так и не последовало, только нарастающий гул мотора, словно жужжание нескольких тысяч ос, садившихся где-то рядом с ним.

Он поднялся, ища жену.

Она лежала на земле, закрыв руками голову. За ней в поле садился самолет. Из самолета с трудом вылез мужчина, потому что одна нога у него была повреждена, и его огромная фигура с трудом помещалась в кабине.

— Сумасшедший Джек, — прошептал Жолио.

И он через поле побежал к нему.

Лихорадка спала на третий день, когда Херст почти потерял надежду.

Каждое утро он проезжал пятьдесят миль из Бордо в Луденн, с Пети, который сидел рядом с ним на пассажирском сиденье. Старый француз закупал провизию в городе: еду, уголь для костра, молоко, если мог найти его, и ехал обратно к американцам, лагерь которых стоял под соснами замка, пока Херст дежурил в переполненной больничной палате. После обеда Пети возвращался и вез Херста обратно в лагерь, где Херст лежал на жесткой земле, глядя на июньские звезды, в полной уверенности, что Салли умрет на рассвете. Он не спрашивал Пети, как ему удавалось доставать бензин для «бьюика», а старый француз никогда не рассказывал ему об этом.

Врачей беспокоил перелом костей черепа Салли и возможный отек мозга. Она очень сильно похудела, ее выступающие кости выглядели скорее болезненно, чем элегантно, кожа стала грубой от обезвоживания. Ее мучали кошмары. Много раз Херст слышал, как она кричала имя Морриса.

Когда он больше не мог выносить этого, он выходил из больницы и шел вниз, к докам. Он разговаривал с рыбаками, надеясь узнать подробности того, что случилось с Салли, и видел ли кто-нибудь из них Эмери Морриса. Но никто не видел. Теперь, когда Бордо наводнили толпы беженцев, трудно было вообще кого-либо найти. После одной из таких печальных прогулок он вернулся обратно в больницу и увидел, что Салли открыла глаза.

— Джо, — хрипло произнесла она, — ты тоже умер?

С того момента он начала понемногу поправляться, хотя память к ней вернулась не сразу. Прошло еще два дня прежде, чем она смогла рассказать ему о торпедах и о том, как умер Моррис, о признании юриста в убийстве Филиппа — и потом, ужасаясь при воспоминании об этом, про гроб в волнах Ла-Манша и утонувших в нем документах.

Она каждый день спрашивала, есть ли у Херста какие-нибудь новости о Леони Блум, но новостей не было. Старушка пропала.

Он старался пресекать все разговоры о войне, думая, что это лишь сделает ее еще более раздражительной оттого, что она прикована к постели, но в пятницу, четырнадцатого июня, он больше не мог ограждать ее от этого. Он приехал в больницу и услышал по радио о триумфальном шествии немецкой армии по Елисейским полям.

— Они ведь не остановятся там, да, Джо? — по ее лицу текли слезы, словно Филипп снова умер.

Херст подумал о Билле Буллите, прятавшемся от воздушных налетов в посольском винном погребе, и сказал:

— Нам нужно уходить, Салли. Как только ты будешь в состоянии двигаться. Со дня на день из Нью-Йорка ожидается судно, пароход «Милуоки», и мы все собираемся попасть на него.