Артем посмотрел вокруг, даже заглянул под кровать, но постолов нигде не увидел.

— А обувка твоя где?

— Иде, иде? Иде надо-ть! — он сунул руку под подушку и извлек оттуда завернутые в гостиничное полотенце постолы.

— Ну, ты, дедок, даешь! — изумился Артем.

— Усю ночь хороводились, песни орали, — объяснил Иван Игнатьевич.

— Кто?

— Всяки разны. Думав, дверю сломають, — и он стал обуваться. Делал это тщательно, долго затягивал вокруг холщовых обмоток сыромятные ремешки, хитро вязал узлы. Закончив обуваться, притоптывая, прошелся по номеру. Коротко задержался у зеркала. И снова пошел, запоминающе оглядывая номер.

— Ах ты, мать чесна! — бормотал он себе под нос, и на недоуменный взгляд Артема пояснил: — Скажи, сподобился!

— Ты о чем, дед?

— Об чем? Хоромы! Царски, поди. Никода не думав, шо в таких когда-сь обитать доведеца. Хучь и коротко, да сладко. Мужикам своим поведаю — в жисть не поверять.

На вокзал ехали в автомобиле. Иван Игнатьевич смотрел по сторонам, но особых восторгов и удивления не выказывал. Вылезая из автомобиля, сказал Артему:

— Много народу — и усе разны. А в Константинополе ишшо гуще. И черны, и желты — всяко разны есть. И антомобилей тьма-тьмущая, и усе один на другой не схожи.

К поезду пошли через вокзал, и оказались в самой гуще посадочной кутерьмы. Поезда пока ходили редко, и вагоны приходилось брать штурмом. Проводники до времени не пускали людей в вагоны, и они каким-то чудом забирались на крыши, в надежде позже все же проникнуть если не в сам вагон, то хотя бы в тамбур.

У Артема был документ, называемый литером. По этому документу они имели право ехать в особом, так называемом «командирском» вагоне, возле которого никакой толкучки не было. Но пробиваться к нему пришлось, усиленно работая локтями.

— Ты, дедунь, держись за меня, не то затопчут! — крикнул Артем Ивану Игнатьевичу. И тот старался не отставать от Артема, протискиваясь сквозь толкающуюся, кричащую, осаждающую вагоны толпу.

Потные, измочаленные, с дико и злобно горящими глазами тараня толпу, они наконец пробились к «командирскому» вагону. Здесь, охраняемый двумя часовыми, был оазис тишины и покоя.

Артем предъявил литер, и стоящий у двери вагона проводник посторонился. След за Артемом двинулся Иван Игнатьевич, но проводник преградил ему путь. Иван Игнатьевич попытался отстранить его локтем.

— Но-но! Не балуй! — проводник с силой оттолкнул его и окликнул Артема. — Слышь, малый! А энто чучело с тобой, что ли?

— Ну, ты! Полегше на поворотах! — обернулся Артем. — Товарищ со мной!

— Клоун, что ли?

— Индийский факир! Вчера одного такого на Дерибасовской в собаку превратил. Не слыхал? Вся Одесса гудит.

Проводник заулыбался шутке, но на всякий случай, пропуская «факира» в вагон, опасливо посторонился.

Вагон был пока еще полупустой, и они заняли два места у окошка. Пока поезд стоял, Иван Игнатьевич с ленивым интересом рассматривал убранство вагона, койки, подвешенные одна над другой, светильники под потолком, окна с занавесками…

Закончив обследование вагона, Иван Игнатьевич удовлетворенно качнул головой:

— Это ж надо-ть! Додумались!

— Ты чего, дед?

— Избу на колеса поставили. Ты, знамо, живешь в ей, а она по свету ездиит. Пошто, не чудеса!

А после того как поезд тронулся и за окнами вагона медленно, но постепенно убыстряя свой бег, поплыли дома, улицы, телеги, кони, Иван Игнатьевич стал неотрывно наблюдать за всем, что там, за окном, происходило.

Какое-то время рядом с ними бежало море, и его волны, изрисованные белыми барашками, выплескивались на берег, едва не доставая колес вагона.

Но вот и море уплыло назад, уступив место огромной, без конца и края степи с кое-где виднеющимися покатыми курганами. Снега уже истаяли, и степь стояла хмурая, выстуженная зимними ветрами и сердито ожидала первых весенних теплых дней.

Время от времени мимо проносились крохотные полустанки. Они мелькали так быстро, что разглядеть что-либо можно было с большим трудом. В памяти оставались неподвижные картинки: мужик, запрягающий или распрягающий лошадь, женщина, несущая на коромысле два ведра воды, дети, пускающие в луже деревянные кораблики.

Они коротко и торопливо перекусили прихваченным Артемом из дому хлебом с салом и луком. После чего Иван Игнатьевич снова приник к вагонному окну и безотрывно часами вглядывался в проносящиеся мимо невиданные им незнакомые, но отчего-то волнующие сердце пейзажи.

Когда порядком стемнело, Иван Игнатьевич на короткое время отвлекся от окна и, поглядев на Артема, удивленно покачал головой.

— Что вы там такое увидели? — спросил Артем.

— Рассея! — с удивлением и душевной теплотой произнес он и вновь прилип к окну.

За окном уже ничего нельзя было рассмотреть: глухая темень. Лишь иногда пролетной искрой мелькнет и растает в ночи робкий огонек, или проплывает далеко в стороне небольшое село с десятком тускло освещенных каганцами подслеповатых окошек.

И снова на полчаса за окном сплошная темень.

— Что, Иван Игнатьич, может, поспим? — спросил Артем.

— Агромадна! — вместо ответа, с тихим восторгом, видимо, все еще продолжая размышлять об увиденном, сказал Иван Игнатьевич. — Токмо людей обмаль, — со вздохом добавил он и вновь уставился в темное окно.

Калабуха, немного поразмыслив, ночью же позвонил Манцеву и доложил ему о просьбе Менжинского. Манцев распорядился тут же разбудить шофера, съездить за Кольцовым в Основу, привезти его в Харьков и связать с Менжинским.

И уже на рассвете Кольцов услышал голос Менжинского.

— Извини, Павел Андреевич, что разбудил не вовремя. Но дело не терпит отлагательств.

— Я так и понял, что дело безотлагательное, коль будите среди ночи. Только не пойму: вы ведь теперь другим ведомством управляете.

— Потом все объясню. А пока слушай внимательно. Сегодня к тебе в Харьков я отправил своего человека. Запомни: Артем Полухин. С ним будет еще один человек, дьякон, по фамилии Мотуз. Он пробрался к нам из Турции. Очень полезный и нужный нам человек. Подробности тебе сообщит Перухин. Поручаю это дело тебе. Феликса Эдмундовича среди ночи не стал тревожить, но, поверь, это тот случай, когда он меня поддержит.

— Я уже согласен! — сказал Кольцов. — Если это только не какое-нибудь канцелярское дело.

— С Дзержинским я утром договорюсь, — повторил Менжинский. — Так что ты утром жди звонка от него, и приготовься сразу же выехать в Москву.

— Но дело-то? Дело какое? — закричал в трубку Кольцов.

— Не телефонный разговор, — остудил пыл Кольцова Менжинский. — Встретишь Одесский. Они там, в «командирском».