Я боялся засыпать, сон вынуждал меня встречать свою смерть, и редкой ночью дракон не выползал из усыпанного золотом лежбища, а я не просыпался в ужасе. Потом, когда потянулись долгие зимние ночи, сон стал ещё реальнее. Дракон второй раз изрыгал огонь, и я ронял раскалённый докрасна щит, потом отбрасывал бесполезную рукоять Нэглинга и брался за сакс. По правую руку вместе со мной сражался мой товарищ. То был не Финан — Сигтрюгр, мой покойный зять. Его деревянный щит пылал, а длинный меч в правой руке пронзал голову дракона. Я тоже бил своим саксом Горечь. Горечь? Мой сакс звался Осиное жало, не Горечь, но Горечь показал себя лучшим клинком, чем Нэглинг, его сверкающий клинок взрезал драконье горло, и огненная жидкость текла, обжигая мне руки.

Два крика боли, драконий и мой, сливались в один, огромный поверженный зверь падал, огонь угасал. Сигтрюгр опускался на колени рядом со мной, и я понимал, что дням моим больше не суждено длиться, с земными наслаждениями покончено. И я просыпался.

— Опять тот же сон? — спросила Бенедетта.

— Мы убили дракона, но я умер.

— Ты не умер, — упрямо сказала она. — Ты здесь.

— Мне помог Сигтрюгр.

— Сигтрюгр! Он же родственник Анлафа, да?

— И Гутфрита. — Я спихнул с себя шкуры. Этой холодной зимней ночью мне было жарко. — Сны — это предзнаменование, — сказал я, как говорил уже сто раз.

Но что оно значит? Дракон — это наверняка Константин и его союзники, и, сражаясь с ними, я умру, но моим союзником был норвежец, Сигтрюгр, двоюродный брат Анлафа, так значит, мне предстоит сражаться рядом с Анлафом? Нэглинг ломался потому, что я бился не на той стороне? Я взялся за рукоять Вздоха змея. Меч всегда был рядом, чтобы, если смерть придет во тьме, я мог бы схватить его.

— Сон ничего не значит, — строго сказала Бенедетта. — Это всего лишь старая история, вот и всё.

— Все сны что-то значат. Это послания.

— Тогда найди старуху, которая сможет растолковать его! А потом другую, и она скажет иное. Сон есть сон.

Бенедетта старалась меня успокоить. Она верила, что сны — это послания, но не хотела признавать истинность того сна, где дракон покидал свои сокровища, чтобы изрыгать жар как из пекла. Днем сон отступал. Дракон — это Шотландия? Но казалось, что Этельстан прав, и скотты усмирены. Угоны скота стали редкими, Этельстан находился далеко от Камбрии, где, пусть неохотно, норвежцы платили ренту Годрику и Альфгару. Через два года после вторжения скотты даже прислали послов в Эофервик, где Этельстан устраивал прием. Они привезли дары: драгоценное Евангелие и шесть моржовых бивней с тонкой резьбой.

— Наш король, — поклонился их представитель, епископ, — также пришлет дань, которая с нас причитается.

Он будто чеканил каждое слово.

— Вы опоздали с данью, — строго сказал Этельстан. Король сидел на высоком троне, когда-то принадлежавшем Сигтрюгру. В его длинных волосах снова сверкали золотые нити.

— Она прибудет, мой король, — сказал епископ.

— Скоро.

— Скоро, — повторил епископ.

Я слышал, что дань доставили в Кайр Лигвалид, но не знал, полностью или нет. Я приезжал к Этельстану в Эофервик и, кажется, он был рад меня видеть, поддразнивал за седую бороду, был любезен с Бенедеттой, но в остальном игнорировал нас. Я уехал так скоро, как смог, вернулся в убежище Беббанбурга, где сон продолжил приходить, хотя и не так часто. Я рассказал о нем Финану, но он лишь рассмеялся.

— Если будешь сражаться с драконом, господин, обещаю, я буду рядом с тобой. Мне жаль бедного зверя. Мы добавим его череп на ворота. Отличное будет зрелище.

На следующий год сон поблек. Он еще приходил, но уже редко. Однажды вечером во время сбора урожая, когда в Беббанбург приехал Эгиль, мои воины стучали по столам, требуя песен, и он спел им историю о Беовульфе. И даже это не возродило сон. Я сидел и слушал концовку, как старый и седой король гётов Беовульф отправился в глубокую пещеру с железным щитом, как он обнажил Нэглинг, свой боевой меч, и как меч сломался, а Беовульф с одним спутником убил зверя своим саксом Горечь, а потом погиб сам.

Воины сентиментальны. Мои люди знали эту историю, однако завороженно слушали, и в конце на глазах у них показались слёзы. Эгиль взял на арфе звучный аккорд, его голос зазвучал громче: «Swa begnornodon Geata leode, hlafordes hryre». И клянусь, я видел, как суровые воины плачут, когда Эгиль повторял строки о том, как люди Беовульфа оплакивали своего мертвого лорда, говоря, что из всех королей он был лучшим, самым щедрым и добрым, и заслуживал самой великой чести. А когда прозвучал последний аккорд, Эгиль подмигнул мне и зал наполнился приветственными возгласами и стуком по столам.

Я думал, сон снова придёт в ту ночь, но этого не случилось. Утром я нащупал рукоять Вздоха змея и обрадовался, что жив.

Наступил рассвет, начало «шумного дня», мои люди всегда наслаждались этим событием. В Эофервике я приобрёл лошадей, тридцать пять прекрасных молодых жеребцов. Мы загнали их на песчаную косу за воротами Черепа и окружили. Пришло также множество деревенских, женщины принесли кастрюли и сковородки, собрались взволнованные детишки. Я дал знак, и мы принялись шуметь. Вот это был шум! Мужчины стучали мечами, били по щитам пятками копий, дети визжали, женщины колотили в свои кастрюли, и все вместе мы производили грохот, способный поднять из могил мертвецов беббанбургского кладбища, которое располагалось неподалёку, в полусотне ярдов. Эгиль ещё был с нами, и я, сложив руки рупором, прокричал ему в ухо:

— Пой!

— Петь? Мне? Зачем?

— Для того, чтобы напугать лошадей!

Он расхохотался и вместо пения разразился потоком брани. А мы наблюдали за лошадьми. Мы скачем в бой на лошадях. Конечно, бо́льшая часть сражения проходит в стене щитов, а кони держатся позади, но иногда мы направляем их в пекло сражения. Трусливая лошадь — никчёмная лошадь. Однако лошадей можно приучить к грохоту, воплям, пронзительным крикам и лязгу клинков. Поэтому мы стараемся приучать их к шуму, чтобы они не пугались ужасного грохота битвы.

Пока мы шумели и веселились, с запада прибыл всадник. Финан заметил его первым и тронул меня за локоть. Обернувшись, я увидел загнанного и взмыленного коня. Всадник с выпученными глазами едва держался в седле от усталости. Спешившись, он чуть не упал, лишь рука Финана удержала его на ногах.

— Господин, — сказал он, — господин.

Потом он передал мне послание на словах.

Дракон двинулся на юг.

* * *

— Скотты, господин, — произнёс гонец. Он был так измучен, что с трудом говорил, и я поднял руку, останавливая его, и протянул флягу с элем.

— Пей, потом расскажешь.

— Скотты, господин, — повторил он, осушив флягу. — Скотты вторглись.

— В Камбрию? — догадался я.

— Меня прислал олдермен Альфгар, господин. Он уходит на юг.