Только вот кто из них убийца? Гомер? Твоя мать? Твой отец? Или все вместе? У кого есть доступ к тому компьютеру на ранчо? Кто отправлял сообщения с аккаунта Грейс? Доступ есть у твоих родителей, но они почти не знают, как им пользоваться. А компьютер меж тем стоит внизу, рядом с задней дверью. И дверь эта постоянно не заперта. Кто угодно может попасть внутрь.

Гомер останавливается у двери, широко улыбается мне, как Уолт Дисней в день открытия Диснейленда, и говорит: «Добро пожаловать в наш дом». Меня тошнит, но мне нужно вести себя нормально. Я привыкла притворяться и делаю это уже не первый месяц, но сегодня получается плохо. В каком-то смысле я готовилась к этому всю свою жизнь. Я делаю глубокий вдох.

Гомер распахивает дверь в дом, и за ней открывается та жизнь, которую мои родители всегда хотели для меня, жизнь, которой я должна была жить. Девочки за столом делают уроки. Клементина готовит ужин на кухне. В воздухе витает аромат выпечки и свечей из бутика, тут и там стоят самодельные элементы декора пастельных тонов.

Гомер целует жену в шею (прямо в сонную артерию), говорит, что ужин пахнет потрясающе. А девочки сделали уроки? Девочки, как героини семейного фильма, дружно начинают жаловаться:

– Но эта домашка такая бессмысленная!

– Нам это никогда не пригодится!

Гомер многозначительно смотрит на меня, как на соучастницу этого действа.

Я предлагаю помочь Клементине на кухне, она соглашается из вежливости, но не знает, что мне поручить, а я тоже не знаю, чем могу быть полезна. В конечном итоге я стою в стороне, все сильнее и сильнее покрываясь краской стыда, заливаясь неловким румянцем оттого, что я – не Клементина.

Я пробовала пожить обычной жизнью – с мужем, работой, семьей, – но не прижилась в таких условиях и просто все бросила, не подумав, что других вариантов нет. Я вспоминаю, каким Гомер был в лесу, и сравниваю его с тем, каким он предстает сейчас, – типичным семьянином. Похоже, я желала невозможного, когда хотела себе такой жизни.

– Я до сих пор не могу поверить, что Джед покончил с собой, – говорит Клементина, стоя у плиты. Думаю, она в принципе не верит, что люди совершают подобное. Она выбрала правильную жизнь, и, что еще важнее, она счастлива так жить. Джед не мог. Я не могу. Ты не можешь. Уклад жизни, который подходит Клементине, ломает нас.

Ужин готов, и мы убираем учебники и тетрадки, ставим тарелки на стол, во главе которого сидит, конечно, Гомер, а Клементина и дочери сидят по обе руки от него. Я сижу в одиночестве на другом конце стола.

Во время еды они издают такие странные воркующие звуки, словно успокаивают еду.

– Как дела на ранчо? – спрашивает наконец Клементина. – Ну, то есть не считая… – Лицо ее кривится от допущенной бестактности. – Как в остальном дела?

– Все хорошо. Как же все-таки там красиво. – Я думаю о послании Грейс домой, о послании, которое было отправлено уже после ее исчезновения, и содрогаюсь.

– Ты останешься на ранчо?

– Да, – отвечаю я, не задумываясь.

Вилка противно скребет по тарелке.

– Правда? Это неожиданно.

– Почему?

– В свете всего произошедшего… – Она хочет, чтобы я уехала. – Многие захотели бы уехать.

– Неужели? – Я бросаю вызов. Аша и Ая поднимают головы, а затем снова утыкаются в тарелки. – Вы, случайно, не получали вестей от Грейс?

– Грейс? – переспрашивает Клементина.

– Это жена Джеда. Хочу выяснить, все ли с ней в порядке.

– Я слышала, она вернулась в Техас.

– Нет, она не возвращалась в Техас.

Клементина выпрямляется.

– Да? А я была уверена, что она просто вернулась домой.

Это напоминает мне слова Джеда: «Может быть, я просто хочу верить, что Рэйчел сбежала… И я буду верить в это». Похожие слова сказала и Клэм: «Я бы не стала беспокоиться о Рэйчел. Она могла позаботиться о себе сама». Ведь это же нормальная реакция человека. Мы все говорим одинаковые банальности, когда кто-то исчезает.

– Многим людям приходится здесь нелегко, – вставляет Гомер хорошо поставленным голосом истинного проповедника. – У них развивается кабинная лихорадка, как у Джеда. Не хочется так говорить, но, по моему мнению, в последнее время он стал довольно недобросовестным. – Гомер дважды дергает себя за воротник.

– Я не знала, что вы общались, – говорю я.

Клементина бросает взгляд на Гомера.

– Слухи здесь быстро разносятся, – вмешивается она. – Маленький городок и все такое. Мы ведь переживали за него.

– Мы в общем-то за всеми приглядываем. – Гомер сияет, как святой. Клементина улыбается.

– После смерти Джеда меня навещал Морони, – говорю я. – Похоже, он где-то подрался. Как и Джед.

Гомер потягивается.

– Что ж, печальная правда в том, Сера, что иногда люди умирают в разгар спора. Прежде чем мы получаем шанс раскаяться и попросить прощения.

Я думаю о Флоренс.

Девочки сидят, опустив головы. За окном черным-черно. На всю округу не видно ни одного фонаря.

В груди у меня собирается комок:

– Могу я задать вам вопрос?

– Ты уже его задала! – хором отзываются Аша и Ая.

Я делаю глубокий вдох. Все может закончиться прямо сейчас. Молчи. Ничего не спрашивай. Чувство, как под конец фильма ужасов, где герой медленно идет по коридору, сжимая окровавленный нож, а ты сидишь на диване, до боли сжав пальцы, и смотришь, как герой протягивает руку к последней двери; крик рвется из вашей груди: «Не смотри! Что бы там ни было, не смотри!»

– Вы знали Эйприл Аткинс?

Клэм вздергивает подбородок. Девочки еще ниже опускают головы.

– Эйприл?

– Да.

– Ат-кинс? – практически по слогам произносит она.

– Я думаю, она работала на ранчо.

– Хм.

Девочки избегают смотреть мне в глаза. Гомер выгибает бровь.

– Мне кажется, что какое-то время на ранчо работала некая Эйприл.

Клементина надувает губы:

– Трудно всех запомнить!

– Тогда, может, вы помните Элизабет Лоу? Лию Таунсенд? Мисси Шуберт?

– Тебе лучше спросить у Эдди. – Клементина яростно царапает вилкой тарелку. – У нее должны сохраниться записи.

Девочки встают одновременно:

– Можно нам выйти из-за стола?