– И у Анненкова «желтый снег, облипающий плиты».

– В детстве желтый казался мне таким счастливым цветом… Кажется, трамвай! Поспешим?

Они втиснулись в переполненный вагон, за ними вскочили два матроса – рослые, красивые, спокойные, с красными бантами на бушлатах, с винтовками.

– Ну и запах, – вполголоса проговорил Дыдылдин, кивая на матросов.

– Паленая шерсть, – сказал Преториус. – Стояли слишком близко к костру.

Когда трамвай взлетел на Дворцовый мост, в вагоне стало тихо. Все смотрели на военных, сгрудившихся у костров, которые бросали блики на стены Зимнего.

– Юнкера, – сказал кто-то.

Матросы переглянулись.

Не снижая скорости, трамвай промчался мимо Адмиралтейства и вдруг затормозил у Александровского сада.

– Удачно, – сказал Дыдылдин.

Люди молча высыпали из вагона и бросились в темноту.

– Что ж, – сказал Преториус, натягивая перчатку, – прогуляемся.

Они быстрым шагом пересекли пустынный Адмиралтейский проспект, миновали здание Охранного отделения – окна его были непривычно темными – и свернули в Гороховую.

Сзади, со стороны Дворцовой площади, донеслись выстрелы.

– Чем-то закончится на этот раз? – пробормотал Дыдылдин.

– О промысле Божием мы знаем не больше, чем ложка о вкусе супа, – сказал Преториус. – Одно очевидно: нет сейчас в России хозяина мертвой воды…

– С чего б это вы вдруг вспомнили о сказках, Георгий Владимирович? Времена ныне вроде совсем не сказочные…

– Сказочного покойника сначала окропляют мертвой водой, чтобы прекратились его блуждания между жизнью и смертью и чтобы он таким образом избавился от всех ран и болезней, обрел целостность, а уж потом поливают водой живой. Живой воды у нас, кажется, море разливанное, а вот мертвой – недостача…

– М-да, тут вы, похоже, правы, – сказал Дыдылдин, – нынешнее правительство – да простят мне боги либерализма – является уж скорее постыдным воплощением торжествующего гуманизма, чем хозяином мертвой воды. Как говорит наш дворник Алабай, бабство у власти…

– Так и хочется сказать, что избыток человеколюбия хуже, чем его недостаток, но это было бы чересчур. – Преториус замедлил шаг. – Что-то не так, Иван Иванович…

Гороховая была пустынна и темна – лишь у входа в аптеку Сарторио горели матовые шары с красными крестами.

– А дверь-то не заперта, – проговорил Преториус. – Может быть, дежурный забыл закрыть?

– Дежурных у нас сейчас двое – Герман Иванович да я…

Преториус решительно шагнул к двери.

В глубине аптеки горела синяя лампочка, забранная металлической сеткой.

За рядом конторок, которые делили помещение на две неравные части, между шкафом для ядовитых веществ и шкафом для патентованных лекарств виднелась распахнутая дверь кабинета.

Там-то, в кабинете, они и нашли Германа Ивановича Сарторио, хозяина аптеки.

Одетый в домашний халат, он сидел в кресле за письменным столом, уронив голову на руки. Его убили выстрелом в затылок. Пуля вышла через левый глаз, почти не повредив лица. Бумаги, стол и абажур настольной лампы были забрызганы кровью.

Кабинет имел шага три в ширину и четыре в длину, и большую его часть занимали шкафы с фармакопеями, рецептурными книгами и прочей полезной литературой. Здесь же, как объяснил Дыдылдин, хранились прошнурованные книги для ядов, книги ручной продажи и лабораторные книги, папки со списками докторов, имеющих право врачебной практики, аптекарские таксы и фармацевтические журналы за несколько лет. Маленький письменный стол с настольной лампой, кресло и столик с графинами дополняли обстановку.

Не снимая перчаток, Преториус осмотрел кабинет, тело Сарторио, после чего присел на корточки у шкафа, достал перочинный ножик и выковырнул из корешка толстой книги кусочек металла.

– Пуля из браунинга эм нойнцен нуль-нуль, – сказал он. – Практически не деформирована. Такой же убили эрцгерцога Фердинанда.

Свернул бумажный кулек, в который и спрятал пулю.

Никакой необходимости в этом не было – просто сказалась привычка, выработавшаяся за годы службы в полиции.

– А сейчас необходимо осмотреть другие помещения аптеки.

Он направился к двери в дальнем углу зала.

Дыдылдин поспешил за ним.

Дверь, которая вела в подсобные помещения, оказалась запертой.

– Что там? – спросил Преториус.

– Рецептурная комната, коктория, лаборатория, сушильня, кладовая, сухой подвал, ледник, – быстро перечислил Дыдылдин.

– Ну что ж, Иван Иванович, пойдемте? – Преториус кивнул на дверь, ведущую к черной лестнице. – Револьвер у вас при себе?

Дыдылдин хлопнул себя по карману.

– Тогда с Богом.

Поднявшись по черной лестнице, они с трудом открыли дверь в кухню – мешало тело горничной, лежавшее в луже крови.

Держа оружие наготове, они обошли комнаты.

Страшный итог был таков: все обитатели квартиры были убиты – жена Сарторио Елизавета Владимировна, их дочь Мати, ее муж Глаголев и ее старший брат Евгений, отпущенный с фронта по причине ранения.

Дыдылдин плюхнулся на стул, снял котелок.

Преториус достал из шкафчика графин, налил в рюмку водки, протянул Ивану Ивановичу, Дыдылдин выпил, замер.

– Шубы на месте, часы, драгоценности в шкатулке… – Преториус вздохнул. – Не удивлюсь, если и деньги на месте…

– Это же какой-то ужасный ужас… за что их всех, Георгий Владимирович, а? Мати – за что? Она же на сносях, боже мой!..

– Могу только предположить. Либо убийца охотился за одним человеком, а остальные оказались нежелательными свидетелями, либо… либо звери потешились…

– Звери? Потешились? Что значит потешились? Кто потешился?

– Люди, Иван Иванович, или один человек, которому нравится убивать…

– Психический?

– Возможно, мы имеем дело с маньяком. Помните дело Вадима Кровяника? Это было, кажется, году в девятом или десятом. Убивал проституток одну за другой. Одни доктора считали его садистом, другие – дегенератом, а он называл себя мстителем. Но маньяк…

– Георгий Владимирович, да ради бога! – взмолился Дыдылдин. – У меня кровь стынет в жилах, а вы о проститутках! Надо караул кричать, звать на помощь…

– Так ведь некого звать, Иван Иванович, – тихо сказал Преториус. – Вы же помните февраль – дворники затаились, полицейские разбежались, вовсю полыхал хаос… Неизвестно, чем сегодняшняя пальба закончится, но, что бы ни случилось, вряд ли в ближайшие дни кому-нибудь, кроме меня, будет дело до несчастных…

– Господи, простите меня, дурака, ведь Елизавета Владимировна ваша сестра…