– Но пока правоведы гонятся за будущим, тысячи людей страдают сегодня! – вскричал Евгений.

– Даже если бы это было так, страдают они на корабле плывущем, а не тонущем.

– Корабль с пьяной командой и рваными парусами! – с сарказмом заметил Дыдылдин.

– Magnus gubernator et scisso navigat velo[84].

– Но верен ли курс, избранный кормчим? – задумчиво проговорил Герман Иванович, покачивая головой.

– Это уже политика, и хотя она, безусловно, глубоко связана с жизнью законов, но совпадает с ними далеко не полностью… приходится сообразовывать свои мечты с действительностью…

– И долго еще сообразовывать? – язвительно поинтересовался Дыдылдин. – Пока Балмашёвы и Сипягины[85] не закончатся?

– Русские быстро впитывают, но долго переваривают.

– Друзья мои, – вступила Лиза, – а не пора ли пить чай?

За чаем в доме Сарторио не было принято говорить о политике.

– Если нас это примирит, – сказал Георгий, – то в строгом смысле я не полицейский, а гражданский служащий полиции, который занимается научной стороной сыска – дактилоскопией, антропометрией, графологией и так далее. Я не бегаю за убийцами. А пожелай я носить оружие, как полицейский, мне пришлось бы покупать его за свои кровные. И скажу вам по секрету, друзья мои, у нас многие чрезвычайно недовольны тем, что их вовлекают в слежку за политическими, поскольку это противоречит задачам сыскной полиции.

– Разве наша полиция использует дактилоскопию? – спросил Герман Иванович. – Мне казалось, это только у французов да у англичан…

– Мы занимаемся опытной проверкой этого метода, – сказал Георгий, – и результаты обнадеживают.

Кажется, оружейный аргумент оказался самым весомым в глазах Евгения, да и остальные после этого поумерили пыл.

Заговорили о Горьком и его новой пьесе «На дне», которую репетировали у Станиславского, а Евгений снизошел до разговора с «господином сыщиком» о свежеиспеченном романе Конан Дойля «The Hound of the Baskervilles»[86].

– Ба! – вскричал Дыдылдин. – Да вы поклонник полицейских романов!

– Видите ли, Иван Иванович, – сказал Георгий, – сегодня только полицейский роман и Церковь помнят о грехопадении и воспринимают мир как место преступления. Полицейский роман – это открытие сокрытого, то есть откровение, апокалипсис. В конце каждой книги случается Страшный Суд, когда сыщик подводит итоги, разоблачая все тайны. А кроме того, где еще осталась завершенная история? У кого? Ни у Чехова, ни у Толстого, ни у Андреева, ни у Горького этого нет и в помине. Сегодня только автор полицейского романа может позволить себе свести концы с концами, назвать злодеев злодеями и поставить точку…

Дыдылдин был готов с этим утверждением поспорить, и тут кстати подали чай.

Ольга Оскаровна потеряла молодого любовника, обвинившего ее в скупости, а вдобавок получила телеграмму от мадам Обло, которая сообщала об ухудшении здоровья господина Одново: «Доктора опасаются близкого удара».

Расстроенная Ольга Оскаровна отплыла из Марселя в Одессу, оставив Шурочку с Георгием-младшим на русских и французских нянь, бонн и горничных.

В апреле Шурочка с сыном уехала из Парижа на юг, в тепло, к морю.

Светский сезон близился к завершению, аристократы и дорогие проститутки из «Шабане» покидали Лазурный берег, уступая место буржуазии, и Шурочке удалось недорого снять домик в Ницце.

Устроившись, она спустилась в кафе на набережной, заказала вина, закурила.

В Париже дни ее были расписаны, и она старалась соблюдать часы, чтобы не впасть в меланхолию и не сойти с ума.

В тот же день и час, как она узнала о беременности, ее охватил ужас. Она не знала, кто отец будущего ребенка – Преториус или тот мерзавец с огромным пенисом, который изнасиловал бесчувственную девушку по приказу Осота. А поскольку она обещала Георгию быть честной с ним, то и не могла твердо объявить его отцовство. Да наверняка и он, думала она, до конца жизни мучился бы сомнениями, которые способны отравить их жизнь.

В конце концов, не выдержав мучений, она открылась мачехе, попросив ее узнать у хорошего доктора, основательны ли эти сомнения. Мадам Одново сумела добраться до самого Отта, лейб-акушера Двора и самого авторитетного гинеколога Петербурга, директора Повивального института. Дамы из высшего общества готовы были платить любые деньги, чтобы попасть к нему на прием.

– Науке пока неизвестны способы, которые позволили бы точно установить отцовство ребенка, особенно если половые акты совершены с небольшим промежутком, – сказал доктор Отт, выслушав рассказ мадам Одново, состоявший большей частью из намеков. – Недавно доктор Ландштайнер из Вены установил так называемые Blutgruppe – группы крови, но если у отцов группы крови совпадают, то это вам ничего не даст. Да и взять пробу крови у первого претендента на отцовство, если я правильно вас понял, уже невозможно. Статистика утверждает, что одного полового акта чаще всего недостаточно для зачатия, поэтому высока вероятность, что отцом является второй мужчина, имевший с дамой многократные сношения. Но статистика – не гарантия, мадам, поэтому проблема у вас не медицинская, а моральная.

После этого Шурочка решилась на отчаянный шаг – рожать вдали от Петербурга и воспитывать ребенка до тех пор, пока не проявятся отчетливые отцовские черты.

Ребенок появился на свет в Цюрихе, а как окреп, решено было перебраться с ним в Париж.

Не было дня, чтобы Шурочка не плакала, чтобы не вспоминала Георгия, почти каждый день писала ему письма, которые потом сжигала. Глядя на малыша, гнала прочь мысли о самоубийстве. Жила по часам, пытаясь занять каждую минуту. Занялась переводами Бодлера и Гюисманса, требовавшими напряжения всех сил. Через три года сорвалась – познакомилась в кафе с итальянцем и отдалась ему, но испытала только боль, стыд и отчаяние. Узнав Ольгу Оскаровну получше, она перестала изливать ей душу, а к кушеточникам, входившим в моду, не пошла, потому что не могла откровенничать с чужими людьми. Наказание молчанием стало таким же тяжелым, как невозможность установить отцовство Георгия-младшего…

На столик упала тень, и Шурочка подняла голову.

Перед нею стоял подвыпивший господин в канотье, который явно хотел завязать с ней знакомство. Краснолицый, высокий, с наглыми усиками, он вызвал у нее прилив отвращения.