— Знаете, Дана, вы умеете очень убедительно лгать. Но прекратите этот спектакль, я вам не ваш приятель с кухни. Довольно уже.

— А мне говорили, вы чужие мысли читаете, — тихо сказала девушка.

— Как вы могли убедиться, на вашем сознании мои телепатические способности дают сбой.

— Вы теперь меня повесите?.. Да?..

— Нет. Не путайте меня с господином Зуреном. Отправитесь работать на ферму. Но учтите: если вы и там устроите подобную выходку, то пеньковое ожерелье будет вам обеспечено.

— А здесь совсем нельзя остаться?.. — едва слышно спросила девушка.

— Вы что, в самом деле, смеётесь? — раздражённо оборвал её Штернберг.

Тупая боль в забинтованном боку, казалось, с кровью расходилась по телу. Штернберге ненавистью покосился на оставленное Мёльдерсом требование, лежащее на краю стола. Когда поднял глаза, курсантка смотрела прямо на него. Окно за его спиной отражалось в глазах девушки крошечными яркими зеркальцами.

Что-то вокруг было непривычно и очень странно. Даже с завязанными глазами Штернберг легко определил бы, что его привезли в школу «Цет»: смесь обречённой покорности и унизительной благодарности, стыда и страха, настороженности и болезненного любопытства, с привкусом неизбывной ненависти к людям в эсэсовских мундирах, — всё это ни с чем невозможно было перепутать, это был тот воздух, которым Штернберг дышал в стенах бывшего монастыря. А эта комната — он кожей чувствовал — словно находилась бесконечно далеко от школы, и здесь попросту не могло быть мерзавки-кацетницы — хотя вот же она, сидит перед ним. Вся боль и вся злоба плескались внутри него — вокруг же была удивительная чистота.

Штернберг несколько смешался под взглядом курсантки.

— Дана… неужто вы полагаете, что кухонный нож спас бы вас от автоматчиков с собаками, которые прочесали бы весь лес кругом?

— Я не хотела никого им… убивать… — медленно, будто через силу произнесла девушка. — Этот нож… Я думала, если меня всё-таки поймают… чтоб сразу всё и закончилось… — Она не договорила. Но Штернберг её понял.

— Вам здесь было настолько плохо?

Девушка вновь едва заметно мотнула головой.

— Тогда что же?

Молчание.

— Доктор Штернберг… можно… я здесь останусь? — наконец почти прошептала курсантка.

— Помилуйте, зачем вам здесь оставаться? Чтобы добить меня и зарезать ещё кого-нибудь из преподавателей?

— Я обещаю, такого больше никогда не будет, — с усилием произнесла она.

— А почему я должен вам верить, Дана? После всего того, что вы тут натворили?

Светлое небо за окном сияло в глазах девушки крохотными серебристыми искрами — словно бы отражениями очень далёких, но ослепительно-ярких зеркал. Штернберг, больной от своей злобы, своей воспалённой ненависти — и почти пьяный от необыкновенной прозрачной чистоты вокруг, оглушившей его Тонкий слух, — заворожённо глядел в них, боясь, что в следующий миг они пропадут во тьме.

— Я обещаю, — с отчаянием повторила девушка. — Я… Пожалуйста, доктор Штернберг…

Звонкая тишина после её слов была тишиной безветренного солнечного полдня у медленной лесной реки.

— Ладно, договорились.

Отчитываясь перед Гиммлером об успехах курсантов, Штернберг не выделял русскую девушку Дану, да и вообще старался нигде не называть её имени. Его маленькая дикарка, милостиво прощённая — и теперь наконец-то приручённая, притихшая, необыкновенно покладистая, — должна была существовать только для него одного. Он не хотел, чтобы на его питомицу обратила внимание какая-нибудь акула Чёрного ордена.

По мере приближения даты первого выпуска (курс обучения длился семь месяцев) Мёльдерс всё чаще напоминал о своём требовании. Штернберг опасался, что начальник оккультного отдела может вновь неожиданно приехать в школу с какой-нибудь «проверкой» и уже безо всяких церемоний объявить о своих правах на выпускников. Мёльдерсову заявку он сжёг. Ему внушала отвращение одна лишь мысль о том, что кого-то из этих людей — людей, выкупленных ценой еженощных кошмаров, людей, чьи имена он знал наперечёт, — Мёльдерс приберёт для своих мерзостных дел, — и как он с ними, с бывшими заключёнными, ещё будет обходиться?.. Бывшие узники по-прежнему держались по отношению к Штернбергу холодно и настороженно, но однажды к нему в кабинет пришла фрау Керн — пришла как просительница, но просить ни о чём не стала, только сообщила, что недавно получила письмо от освобождённого из Бухенвальда мужа и собственными силами исцелила от туберкулёза дочь по методике, изложенной Штернбергом на одном из занятий. Штернберг чувствовал, что она изо всех сил старается не замечать его чёрной формы. Вдруг женщина взяла его за руку и дотронулась до его пальцев сухими губами. Штернберг сердито отдёрнул руку. Фрау Керн тихо поднялась и вышла. Больше ничего подобного не случалось — но Штернберг твёрдо решил, что этих людей не отдаст никакой сволочи.

— Зачем падальщику столько сенситивов? — спросил как-то Штернберг у Валленштайна. — Вообще, что такое этот его «Чёрный вихрь»?

Они шли по слякотной аллее, ведущей к институту на Леопольд-штрассе. Дома по правую сторону стояли разбитые, с провалившимися кровлями, в грудах битого кирпича и поломанных балок — ночью был воздушный налёт (накатывающую на живую плоть города смерть Штернберг чувствовал так же, как иные люди чувствуют перепады атмосферного давления). Подростки из Гитлерюгенда разбирали завалы. Дико смотрелись оконные проёмы, обрамлявшие куски неба. Вдали над развалинами поднимались плотные клубы дыма.

— Документы на эту штуку я ещё не видел. А так всё больше слухи. Вроде на этот «Вихрь» работает целая электростанция. Испытывают под землёй, наверху слишком опасно, первый раз они целую деревню угробили. После каждого испытания лабораторию отдраивают кацетники. Своих же товарищей с пола тряпками собирают — ну, то, что от тех осталось. Вот последнее, думаю, правда: наш новый приятель клянётся, мол, видел собственными глазами и потом всё там заблевал. Сенситивы нужны, чтобы какие-то поля нейтрализовывать или управлять ими, а ещё эту хреновину настраивать… Слушай, да ты не поверишь, до чего этот Мёльдерсов могильный червь продажный, за лишний кусок золота готов всё вывалить, как шлюха, я даже не ожидал…

Сбор информации для чёрного досье на начальника оккультного отдела «Аненэрбе» принимал всё больший размах. Теперь, когда Валленштайну удалось перевербовать одного из ближайших помощников Мёльдерса, Штернберг получал любопытные сведения о довольно неординарных высказываниях «заслуженного наци» (как величал себя сам Мёльдерс) в узком кругу. Чем более очевидным становилось поражение Германии в войне, тем чаще Мёльдерс цитировал высказывания Гитлера о том, что народ, не способный выжить в извечной борьбе за существование, не достоин жалости, — и от себя добавлял, что теперь-то «любимый вождь» со злорадством пустит «недостойному» народу последнюю жертвенную кровь. Такие слова запросто можно было трактовать как намеренное оскорбление «отца нации», «всю свою жизнь посвятившего служению Германии». Лучшему из астральных разведчиков своего подотдела, оберастральфлигеру Ройтеру, Штернберг поручил секретное задание проследить за альпийскими путешествиями преданных людей Мёльдерса и вскоре узнал что те имеют встречи с неким швейцарским гражданином, которому передают контейнеры с органическим содержимым. Вероятно, чернокнижник в погоне за наживой или ради обустройства себе тёплого места на Западе предоставлял врагам образцы своих разработок. Всё это было только на руку Штернбергу. Он понял: если ему удастся сбросить Мёльдерса, Гиммлер будет только рад.