Многие годы я наблюдал этих пешеходов, взбирающихся на скрытые в облаках вершины в мокрую и ветренную погоду, и считал, что вижу настоящих сумасшедших. А потом мой старый друг Джон Прайс, который вырос в Ливерпуле, а юность провел, выделывая безумные трюки на утесах Озерного края, уговорил меня отправиться с ним и еще парой друзей пошляться — он использовал именно это слово — на уик-энд по Хэйстексу. Думаю, меня подкупили как раз слово «пошляться» и название Хэйстекс («сеновал»), сулившие на слух много выпивки и убаюкавшие мою природную осторожность.

— Ты уверен, что это не слишком трудно? — спросил я.

— Нет, просто прогулка, — настаивал Джон.

Ну конечно же, вышло что угодно, только не прогулка. Мы часами карабкались по бесконечным отвесным склонам, через грохочущие осыпи и каменистые взгорки, огибая уходящие в небо скальные бастионы, и наконец вышли в холодный, бледный, возвышенный, нездешний мир, столь отдаленный и неприступный, что даже овцы дивились при виде нас. Над ним высились еще более высокие и далекие вершины, совершенно невидимые с черных ленточек шоссе, оставшихся далеко внизу. Джон с приятелями играли моей тягой к жизни самым жестоким образом: видя, что я отстал, они устраивались, развалившись под валунами, курили, болтали и отдыхали, но едва я догонял их в надежде передохнуть и услышать несколько слов ободрения, они тут же поднимались и двигались дальше размашистой мужественной походкой, так что мне приходилось тащиться следом без остановки. Я задыхался, ныл и отплевывался, соображая, что в жизни не занимался ничем столь противоестественным, и клялся никогда не повторять этой глупости.

Но, как раз когда я готов был лечь и потребовать носилки, мы преодолели последний взлет и вдруг, словно по волшебству, оказались на вершине земли, на небесной платформе, среди океана горных валов. Никогда еще я не видел ничего красивее.

— Чтоб мне сдохнуть, — произнес я в порыве красноречия и понял, что попался на крючок.

С тех пор я хожу с ними всегда, когда они соглашаются меня взять, и никогда не жалуюсь и даже научился заправлять брюки в ботинки. Я не мог дождаться завтрашнего дня.

Паром причалил, и я шагнул на палубу вместе с другими. Озеро Уиндермир выглядело безмятежным и неимоверно притягательным под мягкими лучами солнца. На его стеклянной глади, вопреки обыкновению, не было ни одной прогулочной лодки. Сказать, что Уиндермир популярен у любителей лодочных прогулок, означало бы безрассудно флиртовать с недооценкой. Около 14 000 моторных лодок — позвольте повторить: 14 000 — зарегистрированы на этом озере. В иной летний день на воде одновременно оказываются до 1600 моторок, причем многие, глиссируя на сорока милях в час, тянут за собой водных лыжников. Это не считая всех тысяч плавучих объектов иных типов, способных выходить на большую воду и не нуждающихся в регистрации: челноков, парусных лодок, буеров, каноэ, резиновых лодочек, надувных матрасов, разных экскурсионных корабликов и старого пыхтящего парома, на котором я теперь плыл, — и все ищут для себя клочок воды, куда могла бы втиснуться лодка. Стоя на берегу августовским воскресеньем и глядя на густые стада лодок и лодочек, поневоле разинешь рот и схватишься за голову.

Я проводил в Озерном краю по нескольку недель в год, а потом еще взялся писать статью для «Нэшнл джиогрэфик» и тогда, среди прочих мимолетных восторгов этого испытания, прокатился однажды утром на моторке, принадлежавшей национальному парку. Чтобы показать мне, как опасно бывает пользоваться мощными моторами в такой тесноте, сторож парка вывел лодку на середину озера, велел держаться — я улыбнулся в ответ: слушайте, на машине я делаю 90 миль в час — и открыл дроссель. Ну, скажу я вам: 40 миль в час на воде — совсем не то, что 40 на дороге. Мы рванули с места со скоростью, которая отбросила меня на скамью и заставила отчаянно вцепиться обеими руками, а лодка запрыгала по воде, как плоский камешек, которым выпалили из ружья. Мне редко приходилось пугаться до такого остолбенения. Даже в тихое утро после окончания сезона озеро Уиндермир забито препятствиями. Мы пулей проносились мимо маленьких островков и огибали мысы, возникавшие впереди с пугающей внезапностью, как скелеты перед машинкой в ярмарочном павильоне ужасов. А представьте себе, каково делить то же пространство с 1600 столь же безрассудных суденышек, причем большая часть их — в руках пузатых городских недоумков, почти без опыта вождения моторок, а кругом снуют гребные лодочки, каяки, водные велосипеды и им подобные; просто чудо, что вода еще не покрыта телами утопленников.

Тот опыт научил меня двум вещам; первое — рвота на 40 милях в час из открытой лодки мгновенно испаряется, а вторая: Уиндермир — чрезвычайно компактный водоем. И тут мы подходим к сути. Британия, при всем ее топографическом разнообразии и неподвластном времени величии, чрезвычайно малоформатное место. В стране нет ни единой черты ландшафта, заметной в мировом масштабе: ни гор, подобных Альпам, ни потрясающих ущелий, ни одной крупной реки хотя бы. Вы можете считать Темзу значительной водной артерией, но по мировому счету она не более чем честолюбивый ручеек. Переместите ее в Америку, и она не попадет даже в первую сотню. Точнее говоря, окажется на сто восьмом месте, и ее перегонят такие относительно мелкие речки, как Скунк, Кускоквим и даже малютка Милк. Озеро Уиндермир может гордиться своим первенством среди английских озер, но на каждые 12 квадратных дюймов поверхности Уиндермир Верхнее озеро насчитывает 268 квадратных футов воды. В Айове есть водоем под названием Дан-Грин-Слаф, о котором даже из айовцев мало кто слышал, так вот — он больше Уиндермир. И сам Озерный край занимает меньшую площадь, чем «города-близнецы»[34].

Мне это представляется удивительным — не то, что местные природные достопримечательности скромных размеров, но то, что они, скромные черты ландшафта густонаселенного островка, все равно удивительны. Имеете ли вы представление, помимо самого смутного теоретического знания, насколько густо заселена Британия? Знаете ли вы, например, что тот, кто решил бы достигнуть той же плотности населения в Америке, должен был бы сорвать с мест всех жителей Иллинойса, Пенсильвании, Массачусетса, Мичигана, Колорадо и Техаса и запихнуть всех в Айову? Двадцать миллионов человек живут на расстоянии дня пути от Озерного края, и двенадцать миллионов, примерно четверть всего населения Британии, каждый год выезжают на озера. Не диво, что в иной летний вечер уходит два часа, чтобы протолкаться через Эмблсайд, а Уиндермир, пожалуй, можно перейти, переступая с лодки на лодку.

И все же даже в свои худшие мгновения Озерный край остается более очаровательным и менее нагло коммерционализированным, чем многие знаменитые природные достопримечательности в более просторных странах. А подальше от толпы — подальше от Боунесса, Хоксхеда и Кесвика с их чайными полотенцами, чайными гостиными, чайными чашечками и прочим бесконечным дерьмом с персонажами Беатрикс Поттер — остаются уголки чистого совершенства, какой я и обнаружил теперь, когда паром ткнулся носом в пристань и мы выбрались на сушу. Минуту причал кипел, как улей, потом одна группа машин проехала дальше, другая въехала на паром, а восемь или десять пешеходов разошлись по сторонам. И тогда воцарилось благословенное молчание. Я пошел по славной лесной тропинке, которая от края озера сворачивала на материк в сторону Ближнего Соури. В Ближнем Соури стоит Хиллтоп, имение, где вездесущая Поттер рисовала свои слащавые акварельки и слагала свои розовые сказочки. Большую часть года сюда со всех концов света стекаются туристы. Значительная часть деревни отдана большой (но расположенной не на виду) автомобильной стоянке, а на чайной даже висит снаружи меню по-японски, черт меня побери! Но подходы к селению — на самом деле это просто деревушка (кстати, известна ли вам разница между поселком — «виллидж» — и деревушкой — «хэмлет»? Удивительно, как немногим она понятна, а ведь на самом деле все очень просто: в первом живут люди, а во втором — персонажи шекспировской пьесы); так вот, подходы со всех сторон утонченно красивы и не испорчены цивилизацией: зеленые луга Эдема в кружеве блуждающих шиферных стен, кущи деревьев и низкие белые домики ферм на фоне крутых голубоватых холмов.