— Ты кто такая?

— Что это чмошница?

— С могилы вылезла? Что с рожей?!

— Зомбиапокалипсис, чуваки!

Пока пробиваю себе дорогу к Зое, молюсь, чтобы не отвечала. Пусть просто уйдёт.

— Не отвечай, Зоя! Не отвечай!

— Я полицию вызвала! — объявляет Зоя, и дружный хохот слышится отовсюду.

— Вали отсюда, гоблин! — кричат ей.

— Это прикол такой?

— Девочка, ты кто такая вообще?

— Пельмееееешииик!!!

Чёёёёрт.

Не успеваю добраться до Зои и кем-то притащенного ноутбука с колонками, как стены квартиры вновь сотрясает бой баранов и рёв гитар, так что в голове невольно мысль всплывает: «Как надолго хватит моих соседей?.. А может… они уже и приходили? А может им сказали, что у нас тут день рождение, свадьба, да что угодно, ведь ещё и семи вечера нет! Мне-то откуда знать? Я вообще сейчас не хозяйка!»

Добираюсь до Зои, выхватываю её из объятий накуренного Оскара и оттаскиваю подальше.

— Прости, Лиз, я пыталась, — смотрит на меня угрюмо, а у самой лицо красное-красное.

— Иди домой, Зой, — качаю головой и сползаю по стене.

— Прикалываешься? Хочешь, чтобы я тебя одну в логове мутантов оставила?

— А что мы можем?

— Можем полицию вызвать.

Горько усмехаюсь:

— Родители только до бабушки доехали, а сейчас им позвонят и скажут немедленно возвращаться, потому что две их малолетние дочери-идиотки организовали дома притон? Да мне даже думать страшно о том, что с мамой будет! Полину отец поколотит, а меня… даже не знаю…

— Ты-то здесь при чём? — Зоя смотрит с пониманием. — Не ты же всю эту фигню организовала.

— Нет, но… — отворачиваюсь и тяжело вздыхаю. Не знаю, как сказать, что я — в общем-то, и есть причина этой вечерники.

С кухни доносится звон посуды. Такой, конкретный, будто кто-то тарелок пять на пол уронил. Рядом у стены, какой-то здоровяк лапает девчонку из параллельного класса и без всяких стеснений лезет ей под юбку. Пиво шипит и льётся рекой, льётся на родительский ковёр. Из дверей нашей с Полиной спальной вываливают целые клубы дыма, и слышится звонкий женский смех, такой звонкий, что даже музыку заглушает — кому-то там очень весело. Кто-то развалился на диване, кто-то сидит на полу и передаёт по кругу самокрутку. Кто-то танцует в беспамятстве. Кто-то в сторонке набивает рот закусками.

А кто-то достал из антресольного шкафа любимую мамину вазу, которая ей ещё от прабабушки досталась и играет ею в мяч!

— Эй! Э-Э-ЭЙ ТЫ!!! — Ноги сами несут меня в ту сторону. — Поставь на место! Слышишь ты, поставь на место! Это не твоё!!! — Два высоченных парня наоборот азарт почувствовали, и теперь я прыгаю от одного к другому и пытаюсь перехватить на лету мамину вазу, пока эти австралопитеки ржут с меня и подкидывают вазу всё выше, так что она едва потолок не задевает.

— Хватит! Отдайте! ОТДАЙТЕ, ГОВОРЮ!

А вот и задевает. Будто спотыкается об этот потолок и… летит прямо мне в лицо.

Кто-то обхватает меня сзади так резко и тянет в сторону, что изо рта вырывается звук наподобие «Уыыээ». Слышится звон бьющегося стекла. Хрусталя, если быть точнее. А я по-прежнему стою с закрытыми глазами и по-прежнему ожидаю удара вазой по голове, хоть и понимаю, что дважды она уже не разобьётся.

Сволочи… Разбили мамину вазу…

Сволочи…

Кто-то держит меня в объятиях, пока я собираюсь разрыдаться. Прижимает к себе так крепко, будто я сознание терять собираюсь. А впрочем… может и собираюсь, почему бы нет? Раз и всё закончится.

Вот только… спасибо ему конечно огромное за помощь и за то, что избавил мою голову от сотрясения, но только Паши мне здесь ещё и не хватало! А кто если не он? Кому ещё меня от вазы спасать захочется?

— Стояяяять! — раздаётся над головой вовсе не Пашин голос, который обращается к этим двум жирафам разбившим мамину вазу.

— Чего встали? — рявкает Яроцкий на застывших в замешательстве идиотов, продолжая прижимать меня к себе.

— Но… но Макс… — мямлит один из них, пока я сквозь глаза-щёлочки поглядываю на возвышающегося надо мной Яроцкого. — Собрали и склеили!!!

И вновь зажмуриться хочется. Хочется оттолкнуть его подальше и приказать больше никогда ко мне не прикасаться… хочется так же сильно, как и прижаться к нему посильнее.

Странно… Странно чувствовать себя настолько спокойной в объятиях врага.

— Приду, проверю! — Не знаю почему, но эти два здоровых лба слушаются его. Приседают и принимаются собирать в кучу стекло, будто оно действительно способно вновь превратиться в вазу.

А Яроцкий хватает меня за руку и с силой тащит за собой, ведя к балкону. Выгоняет с него всех, садит меня на маленький табурет на трёх ножках, присаживается передо мной на корточки, зажимает в зубах сигарету и, щёлкая зажигалкой, с абсолютным безразличием на лице подкуривает.

— Ну? — выпускает в небо облако дыма.

— Что… ну? — хрипло, слабо, почти беззвучно. — Скинуть меня собираешься?

Кадык дёргается на его шее от тихого смешка, так что татуировка птицы будто оживает. Делает новую затяжку, садится на пол, свешивая руки с колен, и смотрит так, будто в душе моей копаться собирается.

— Готова говорить? — от жестокости в его голосе мурашки на коже вспыхивают, но делаю вид, что и не происходит со мной ничего подобного, что внутри и не дрожит всё от одного его взгляда. И к чувству страха это никак не относится.

— Готова? — повторяет, голову набок склоняя.

— Ты вроде ушёл.

— Вопрос номер один, — игнорирует. Делает затяжку и на выдохе спрашивает: — Где письма Кости?

Есть такие вопросы, которые доходят лишь спустя некоторое время. А есть такие, которые ну вообще не доходят. В голове сразу столько всего завертелось, что на минуту даже забыла о том, что происходит в моей квартире и что передо мной сидит тот самый куратор, которому в большей степени я и обязана тем, как изменилась моя жизнь за последние недели. И хорошего в этих переменах мало. А точнее — вообще ничего хорошего.

И вот он — Яроцкий, сейчас вперился в меня этим колючим взглядом, будто я ему крупно задолжала, и ждёт от меня ответа ну на совершенно не понятный для меня вопрос.

— Знаешь… я пойду, наверное, — встаю на ноги, — у меня там… дела там.

— Сядь.

Села.

Почему села?

А взглядом, будто рыболовным крючком, поддевает — всё, не соскочить.

Подносит ко рту сигарету, но почему-то передумывает затягиваться, опускает руку и на тяжёлом выдохе спрашивает: