А что, если в браке не только Оля потеряла свободу, но и Вирилий? Тогда они оба жертвы? Или нет?

— Одна из причин почему мы до сих пор сидим здесь — это безопасность детей.

В мире Драконов другие понятия нежели в мире людей. В нем ценят золото и драгоценные камни, но единственное, что для них дороже, это любовь к своей паре. И пусть понятия любви как такового у них нет, но что такое привязанность они знают. Не каждый это испытывает, но они это видят на примере родителей или других сородичей. Испытать привязанность к кому-то считается для Дракона высшей степенью наслаждения и счастья, но в то же время и сильнейшим проклятьем.

Драконы по своей природе довольно хладнокровные и в чем-то даже бездушные существа. Они холодны друг к другу, но цепенеют перед золотом и драгоценными камнями. Они летят куда захотят и часто покидают родителей только научившись сносно держаться в воздухе. Свобода и независимость — это их суть. Поэтому привязаться к кому-то или, как мы это называем влюбиться, для Драконов сродни проклятью. Так, привязавшийся к кому-то Дракон может и заболеть от тоски, если находится долгое время от объекта своего обожания и даже умереть от не взаимности.

Но, с другой стороны, это же для них и благословение, потому что дарует им пару и опору в жизни. В их племени считается, что богатый Дракон — это не тот, у которого много золота, а тот, у которого есть пара. А найти для них свою пару намного сложнее нежели нам, людям, потому что пар просто-напросто на всех не хватает. Вот они и кидаются следом за загоревшейся Искрой в надежде на обретение счастья, которое будет греть намного сильнее золота, — сказала Оля. — Или же готовы обчистить свои пещеры с сокровищами, чтобы выкупить Драконицу, с которой так же есть шанс на обретение пары.

Вот только если Искр они воруют, похищают, а потом держат в замках и пещерах, ожидая, когда смогут начать чувствовать и в их глотках от этого разгорится огонь, то с Драконицами все происходит иначе, потому что у них обычно есть семьи, которые могут заступиться и ни за что не обрекут дочь на жизнь взаперти. За Драконицей принято ухаживать, ожидать ее внимания, угождать родителям, в конце концов, выкупать ее. Но если я сбегу с острова с детьми, то мои дочери лишаться этой защиты и могут быть похищены как Искры первым встречным Драконом. И не факт, что Виря потом сможет их найти, сколько бы не старался. А я для своих девочек не хочу такой судьбы, так что пусть лучше сидят в отцовском гнезде.

Оля снова сосредоточилась на своей вышивке, а я сидела напротив нее, на коленях держала свой красивый альбом, но рисовать меня не тянуло. Я смотрела на эту женщину, на мальчика, спящего в ее ногах, на уютную комнатку, где пахло съестным и тускло горел свет, на кроватки в дальнем углу, где лежали маленькие принцесски и пыталась понять: это счастье или проклятье.

— Ты несчастна? — спросила я у Оли через некоторое время. Женщина лукаво улыбнулась, не поднимая глаз от работы.

— Временами да, — подтвердила она. — Быть заключенной на острове, разлученной с семьей — не просто. И временами пытаюсь я убежать далеко не ради развлеченья… Бывают времена, когда мне себя очень жалко. Но все-таки чаще я счастлива, потому что что несмотря на все трудности, у меня есть самое главное: муж, который меня обожает и жертвует ради меня своей свободой, точно также, как и я ради него, и дети, которые, несмотря на свои драконьи каменные сердца, нуждаются в моей заботе и ласке.

Мама в детстве всегда мне повторяла, что любовь — это не беззаботное чувство до гроба, а огромная работа над собой, своими желаниями и партнером, и его недостатками. И я не понимала значения этой фразы, пока не полюбила Дракона, который сплошь состоит из того, что мне не нравится.

— Научилась любить его плохие стороны? — хмыкнула я, вспоминая посты в социальных сетях с подобным содержанием.

— И начала с хвоста, — лукаво усмехнулась Ольга, подняв на меня взгляд, а заметив мои приподнявшиеся брови пояснила, засмеявшись: — Правда! После того, как я смирилась с его хвостом, остальное уже стало неважно. И то, что он спит в сырой пещере, и что огнем плюется, и что съедает за день столько, сколько я не съедаю за неделю. И это я молчу про замкнутость, вечные обиды, упрямство, желание все контролировать, отстраненность от воспитания и заботе о детях, привычке все везде разбрасывать…

— Я поняла! — перебила я ее, смеясь над ее стандартной неудовлетворенностью поведением мужа, которую можно было увидеть в любой семье. Но Оля уже завелась.

— Вот ты смеешься, а он у меня даже всю мою вышивку забирает! — возмутилась она, потрясая пяльцами. — Я вышиваю здесь столько, сколько живу, но он мне ни одной неудавшейся салфетки не оставляет, все забирает к себе пещеру! И еще обижается, если я от него прячу какую-нибудь работу!

Я подавилась последним смешком, кинув взгляд на альбом, который сжимала в руке.

— Зачем?

— Что зачем? — не поняла Оля.

— Зачем он ворует твои вышивки?

— Драконья суть, — сплюнула Оля, которую, кажется, задевала за живое привычка мужа конфисковать плоды ее творчества. — Единоличники они, скупердяи и эгоисты!

— Не понимаю, — покачала я головой, пока Оля убирала пяльцы и нитки в сторону и выпутывала спящего сына из собственных волос.

— Да что тут не понятного? Ему надо, чтобы его Искра принадлежала только ему, и, соответственно, то, что она создает должно принадлежать тоже только ему. Он даже к детям меня бывает ревнует. Когда родился Тема, не у меня была послеродовая хандра, а у Вири. Чуть не загнулся, бедненький. А все из-за того, что, видите ли, я стала обращать внимание не только на него, — женщина встала с кресла и устало вздохнула. — В общем, семейная жизнь разной бывает: и радостной, и, наоборот, очень тяжелой. Пойдем спать, Васюта. Что-то я устала.

Я на автомате добралась до приготовленной для меня постели и, не раздеваясь и не умываясь, легла, поглощенная собственными мыслями о рассказе Оли. Она хоть и выглядела на первый взгляд сельской дурочкой, мамашей-наседкой и женушкой-терпимицей, а оказалось намного глубже, чем я предполагала.

Да и этот ее рассказ про вышивки не давал мне покоя, потому что напоминал мне детское, капризное отношение Алека к моим собственным рисункам. Ведь он хоть и считал художников бездельниками, а все равно тащил все мои рисунки и обижался, когда я запретила ему трогать свой драгоценный альбом.

«Неужели и правда Дракон?» — думала я, засыпая и припоминая все странности, который замечала за парнем за этот месяц.

А на утро я проснулась от крика, полного ужаса и отчаяния:

— Чудовище! — послышался крик вдалеке. Я подскочила на кровати и увидела, как мимо меня в одной ночной рубахе пробежала Ольга и выскочила на балкон. Крик снова повторился, и я узнала в нем голос Вирилия.

— Что?! — заорала Оля, перепуганная не меньше моего. Я поднялась с кровати, накинула на плечи шаль и тоже выглянула на улицу из-за спины женщины.

Уже светало, шторм утих, воздух был влажным и по-утреннему прохладным. Вирилий в человеческом обличье бежал к башне со всех ног, но, увидев жену, сбавил темп, подходя к башне уже спокойнее.