взрыв мощнее предыдущего. Боюсь представить, что будет, когда мы начнём наконец этот разговор.

Аквамариновые глаза Лины уже горят и по новой душу вскрывают.

— Ты сейчас серьёзно? — она не верит мне.

И разве оно должно меня удивлять, я для этого сделал всё возможное.

— Абсолютно, — начинаю, но резкий вдох с её стороны заставляет меня быстро поменять тактику. Я вскидываю руки вверх. — Послушай, я понимаю, как это звучит для тебя, но…

Но она качает головой, прежде чем смогу что-то сказать.

— Господи, ты такой, идиот, Егор, — шипит Лина, сжигая меня яростью своего взгляда. — Поверить не могу, что ты скатился до такого!

Бинго, да я попал прямо в цель с идиотом.

— Лина, — пробую всё же договорить, но она упрямо качает головой.

Бесится так, как никогда не видел. Очевидно, в её понимании я перешёл какую-то грань.

— Это уже ни в какие ворота не входит!

Она тут же оборачивается, но прежде чем птичка успевает дёрнуть ручку дверцы, я перехватываю её за плечи и кручу обратно к себе. Мне нужно максимум её внимания. Знаю, если срочно не начну говорить, она меня тут подожжёт к чертовой матери. И это… просто — ВОУ! Никогда не видел, чтобы её глаза излучали столько гнева и ненависти ко мне.

А они просто полыхают, когда я зажимаю её лицо в ладонях, чтобы она смотрела только на меня.

— Я говорю правду, Лина, — твёрдо, даже резко приходится отчеканить, но зато действует на неё.

Птичка шумно пыхтит, но хотя бы больше не подрывается улизнуть, остро вглядываясь мне в глаза, и я понимаю, что нельзя упустить шанс.

— В ту ночь, — продолжаю уже спокойней, потому что о том воспоминании по-другому нельзя. За год я вообще, кажется, не поднимал этой темы. Пожалуй, это было единственным, с чем я не перешёл границы, понимая, что притворяться не смогу. А на Лину и вовсе эта тема действует, как разряд тока, по её плечам идёт дрожь, а яркие от злости глаза в ужасе расширяются, будто я посмел заикнуться о самом страшном на свете. У меня самого на это реакция охренеть какая болезненная. Впервые, я по-настоящему вижу, что натворил. И вместо того, что объяснить, из меня рвётся то, что скрывал не только от неё, но даже от себя. — Я молился на тебя, Лина, — хрипло говорю я и тут же сглатываю, так как ощущение, будто кто-то мне перекрыл кислород. — Каждый божий день, как только ты появилась в нашем доме, я сходил по тебе с ума. Днями напролёт мозг себе выедал мыслями о тебе и что ничерта мне нельзя на тебя даже смотреть. А смотрел. За всем, что ты делаешь. Как двигалась, как говорила, как постоянно прикрывала глаза, чтобы перевести дыхание, когда пыталась скрыть, как тебе что-то не нравится. И как смотрела на меня, думая, что я этого не замечаю. Я знал, что тебе нравлюсь, и это… — качаю головой, ненадолго отводя взгляд, чтобы попытаться подобрать слова, но ничерта не выходит. То, что я тогда чувствовал, даже сам не мог для себя объяснить. Когда смотрю вновь на Лину, вижу, что она по-прежнему хмурится, смотрит со скепсисом, но, по крайней мере, слушает и внимает. — Я просто сам не заметил, когда помешался на одной тебе, Лина. Ты была такой нежной, доброй и чистой, и я — полная твоя противоправность. Но несмотря на это всё, я продолжал тебе нравится. Я грубил тебе, почти не разговаривал и постоянно держал на расстоянии, но только по тому, что знал, если хоть немного сблизимся, я такого натворю.

И вновь качаю головой, вспоминая, как ежедневно промывал себе мозг, заставляя держаться от неё подальше.

— Я дни считал, птичка, пока ты станешь совершеннолетней, чтобы не перейти никакие моральные принципы, так как отец тебя официально удочерил. Как минимум, чтобы тебя никто не смел осуждать за то, что между нами могло что-то быть.

Потому что с собой у меня бы не было проблем. Я никогда не обращал внимания на то, кто что говорит. Жил сам по себе и только в своё удовольствие. А для Лины… она была такая правильная всегда, что ненавидела бы потом эту связь, хотя в какой-то момент я даже этим воспользовался, зная, что подобные слухи резанут по ней хлеще некуда. Я навязал многим, что она по мне сходит с ума, а сам я просто её жалею. Но долго это не продержалось, стоило едва ли заметить очередного парня, что смотрит на неё, сам же и разрушил эту видимость, доходчиво объяснив, что на неё смотреть позволяется только мне.

— И я дождался, птичка, пусть и не совсем в срок, но тогда, когда увидел, как ты в очередной раз убиваешься из-за меня — урода, который не может сказать тебе и доброго слова, всё. Накрыло так, что просто не смог остановиться. Не смог продолжать тебя так обижать и заставлять верить, что ты мне безразлична. И…

Черт, а это сложнее, чем я мог себе представить. Стоит только добраться до той ночи, как снова кто-то воротить всё внутри начинает. Кромсает там всё без анестезии. Плюс я всё вглядываюсь в глаза птички, жду хоть какой-то смены. Пробежавшей эмоции, но там ничего нет. Лина просто смотрит на меня, с толикой безразличия, что я даже не уверен, оставалась бы она такой же неподвижной, если бы не держал. Меня чуть пугает это, но останавливаться уже не собираюсь.

Все карты на стол, а дальше будь что будет, пусть уже и осознаю, насколько глубокую я вырываю могилу сам себе.

— Я нанял человека, — начинаю издалека, но полностью, как есть, чтобы знала абсолютно всё. — Отец не собирался этим заниматься, да и зачем? Бывшая жена наркоманка? По его мнению, у неё был закономерный конец. Я же просто чисто из принципов не мог на это тратить его деньги, хотя всё время сидела мысль, что она не могла намерено устроить себе передоз. Понимаю, наверное, в это никто из близких не верит, но это чувство оно было необъяснимо. Поэтому, как только смог это оплатить, сразу же нашёл человека, который под видом инспекции добыл до меня записи, которые на тот момент, мог запросить только отец. И… — вдох, — на той фотографии, что прислали мне, было твою имя, Лина. Я проверял потом, смог устроить разнос, допросился, но оно действительно там было. И, — усмехаюсь, отчего-то самому смешно от факта, что обстоятельства сложились именно так, что всё произошло одновременно. Чёртово злая