Какое-то время все тихо сидели.

– Возвращаясь к нашей теме. Мы вас здесь подержим у себя до тех пор, пока Гоги не скажет, что вы можете покинуть катакомбы. Ну, а пока будете здесь, походите на уроки. Уверяю, это захватывающе интересно и небесполезно для вас. Занятия у нас все практические, кроме (по причинам, упомянутым ранее) пленэрного класса. Поэтому мы готовим группу, так сказать, теоретически, затем они самостоятельно проводят пленэр на практике недели две, а потом возвращаются, и мы подводим итоги – обсуждение работ и так далее. Сегодня у нас заключительный день первого этапа, и завтра они должны были выйти на пленэр. – Шац снова замолчал. – Но похоже, планы придется менять… Понимаете, Гоги сообщил, что все вокруг находится под наблюдением, появление студентов вряд ли останется незамеченным и может вызвать… – Он смущенно закашлялся. – Короче, это опасно. Опасно для них и опасно для Академии. В общем, надо этот вопрос срочно решать. Так что вы меня уж извините за то, что не могу уделить вам достаточно времени. Обязательно, обязательно еще обо всем поговорим, – заулыбался Шац, видя, что Каминка порывается что-то сказать. – Знаю, знаю, Зоара мне говорила, что вы обо мне писали, что вы интересуетесь подробностями парижского периода…

– Профессор, – художник Камов поднялся со стула, – мы благодарны вам за заботу и за предоставленную возможность увидеть вашу удивительную Академию. Вот только злоупотреблять вашим гостеприимством и срывать ваши педагогические планы нам западло будет. Правда, Сашок? – Он повернул голову к Каминке, и тот, громко шмыгнув носом, кивнул головой. – Ну вот, наконец-то у нас консенсус, – улыбнулся Камов.

После совещания, на котором присутствовали профессор Шац, Арефьев, Бенвенуто и наши герои, было решено выпустить их на закате, когда толпа начнет заполнять переулки в поисках подходящего для субботнего вечера места и внимание сыскарей ослабнет после работы на улице в тяжелый хамсинный день. Беглецов решено было замаскировать под туристов: широкополые шляпы, темные очки, яркие рубашки, шорты, – все это должно было сбить с толку наблюдателей, располагающих совершенно другими описаниями.

Друзья переоделись, но, поглядев на Каминку, Камов молча стянул с себя туристический камуфляж и потребовал вернуть ему вельветовые штаны, ватник, шапку и лыжи с одной лыжной палкой. Другая, как ему сообщили, осталась в кабинете Верховного куратора и позже была реквизирована полицией в качестве вещественного доказательства.

Профессор Шац, еще раньше попрощавшийся с гостями, убежал на урок.

– Ну что ж, до встречи, Apex? – сказал Камов.

– Попрыгайте еще там, – сказал Apex и прижал к своей груди обоих художников.

«Вот, – подумал Каминка, уткнувшись носом в ареховскую тельняшку, – когда-то прощались навсегда, а теперь…» Подумал и всхлипнул.

– Долгие проводы – лишние слезы, – сказал Apex и утер глаза. – Берегите себя.

Снова, как и сутки назад, они, спотыкаясь, шли вслед за качающимся светом фонаря. Наконец Бенвенуто остановился:

– Мы пришли.

– Спасибо, синьор Бенвенуто, до свидания, – сдернув ушанку, сказал Камов.

– Большая честь, – пробормотал Каминка.

Заскрежетали замки, и полоска света отодвинула тяжелую, обитую железом дверь.

– Прощайте, синьоры. – Бенвенуто поднял руку. Широкий рукав пополз к локтю, обнажив мускулистое запястье. – Удачи, и благослови вас Господь.

Дверь за ними захлопнулась, и художники Каминка и Камов ступили из прохлады подземелья во влажную, горячую вату хамсина. Камов растерянно озирался, тяжело опираясь на лыжную палку. Покрасневшее лицо его покрылось крупными каплями пота.

– Куда идти-то?

Каминка повел глазами по сторонам.

Переулок был узкий, темный. Крыши грубо оштукатуренных, в редких оспинах, темных окон домов были покрыты неровной щетиной антенн и белесыми фурункулами бойлеров.

– Пойдем налево, – неуверенно сказал Каминка и, провожаемый настороженными взглядами нескольких лежавших среди груд мусора худых длинноногих кошек, медленно двинулся по неровному потрескавшемуся асфальту.

Они шли наугад по пустым, грязным переулкам, но вскоре навстречу им стали попадаться люди, улицы становились светлее, стали появляться витрины рыночных забегаловок и ресторанчиков, быстро заполнявшихся беззаботной, веселой публикой. Никто не обращал на них никакого внимания, и не потому, что внешний вид друзей не мог никого к ним привлечь, напротив, они выглядели словно два клоуна, сбежавшие с арены цирка. Низкорослый Каминка был одет в синие с бело-красными полосами и звездами, чуть ниже колена, широкие бермуды, из-под которых светились его белые, поросшие мохнатой черной шерстью пухлые икры, и в обтягивающую круглый живот ярко-зеленую безрукавку, с ядовито-желтой святящейся надписью I love Israel на груди. На его голове красовалась широкополая соломенная шляпа, на носу криво сидели солнцезащитные зеркальные очки. Рядом с ним, тяжело опираясь на палку, с лыжами на плече, вышагивал долговязый Камов. Белое облачко ушанки кособоко притулилось на его голове, седая борода падала на потертый черный ватник. Однако так уж устроен этот населяющий Тель-Авив, беззаботный, веселый народ, что для того, чтобы привлечь здесь к себе внимание, надобно быть либо красивой молодой женщиной, либо красивым молодым мужчиной, а все остальное никого не интересует, никого не касается, каждый волен одеваться и вести себя как ему вздумается, без опасения, что его поведение или внешний вид будут истолкованы не то что неправильно, а вообще хоть каким-нибудь образом.

Они двигались вместе с толпой, не ведая, куда несет их людской поток, и каждый был погружен в свои мысли. Рядом с рестораном «Минзар» Камов столкнулся с внезапно вышедшей из-за угла смуглой девушкой в белых шортах и черном топике.

– Миль пардон, барышня. – Он прижал лыжную палку к груди и, краем сознания отметив, какие они здесь красивые, вернулся к мучившим его мыслям, не является ли все произошедшее с ним нарушением психики, проистекшим от сочетания непривычной ему жары с чрезмерным потреблением алкоголя, и ежели так, то что из этого следует и, опять же, что с этим делать.

Ни он, ни бредший в неменьшей задумчивости Каминка не обратили внимания, что девушка в черном топике следует за ними с прижатым к уху телефоном.

На семнадцатом этаже «Кольбо Шалом», полулежа в кресле и положив ноги на стол, Николай Николаевич бездумно следил за тем, как закатное солнце собирает вокруг себя свиту золотистых облаков. Телефонный звонок вывел его из этого близкого к нирване состояния.

– Первый слушает. В какую сторону они двигаются? Простите, не расслышал, к морю? О’кей, продолжать слежку, держаться на расстоянии, на глаза не лезть и без моих указаний никаких действий не предпринимать. Докладывать в случае необходимости. И, Михаль, молодец, спасибо.

Он сунул телефон в карман, встал, потянулся и, пробормотав: «Бедные, бедные сукины дети», вышел из комнаты.