– Ну, лишь отчасти, – ответил Страшилин.

– Нет уж, вы мне точно скажите – правда это? Монашки замешаны?

– Замешаны.

– Понятно. – Глазова откинулась на спинку стула. Она о чем-то напряженно размышляла. – Ну ладно. Пишите в вашем протоколе. Раз так у нас тут дела повернулись, раз вы до этой истины все же докопались… что ж, и я теперь молчать не стану.

– О чем вы не станете молчать?

– Об убийце, – ответила старуха. – Я ведь знаю, с самого начала знала, кто убил Илью.

Катя замерла, Страшилин же остался невозмутимым. Он не спросил: «И кто же убийца?» – а молча записал в протокол допроса фразу свидетельницы дословно, а потом попросил:

– Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

– В прошлый раз я вам уже говорила, у меня в тот вечер адски разболелся зуб. Я смотрела телевизор и то и дело грела воду в чайнике на газу, чтобы полоскание оставалось горячим. Из окна кухни я и увидела!

– Кого?

– Сначала машину. Конечно, уже стемнело, но у нас фонарь на улице как раз у дома Ильи. Машина белого цвета, не наша, иномарка. Я ее сразу узнала. Она вышла из машины, а водитель остался ждать.

– Кто вышла? – не выдержала Катя. – Кого вы видели в тот вечер?

– Начальницу монастыря.

– Начальницу монастыря?

– Игуменью, – ответила Глазова. – Это он, Илюша, ее так называл – начальница монастыря.

– Игуменья Евсевия приезжала к Уфимцеву вечером? – спросил Страшилин.

– Она самая. Я ее видела, как вас сейчас. Она открыла калитку и пошла к дому. Наверное, он открыл ей, дверь дома, к сожалению, мне из окон кухни не видна. Потом я услышала, как у Ильи громко включили телевизор. Видно, говорили о чем-то и не желали, чтобы с улицы услышали. Я сделала себе полоскание и хотела досмотреть передачу. Но… мне стало интересно, я тихонько вышла на крыльцо – смотрю, она идет назад к калитке и садится в машину. Так и уехала. Я стала опять телевизор смотреть, а потом в поселке свет погас.

– Вы сказали – сразу узнали игуменью, а что, вы видели ее тут раньше? – Страшилин записывал в протокол.

– А как же. Видела, дважды она к нему приезжала сюда. Машина эта ее типа служебной от монастыря, она же сама уже тоже пожилая. Первый раз она приезжала к Илье в марте. А второй раз всего месяц назад. Я потом у него, конечно, спросила, а он ответил: то, мол, моя старая хорошая знакомая. Прежде веселая была, горячая, как огонь, а теперь строгая. Начальница монастыря – так он сказал.

– Горячая, как огонь? – переспросил Страшилин.

– Вот именно, – Глазова кивнула. – Я сразу поняла, что они в прошлом… Я лукавить с вами не стану – я немножко ревновала Илью.

– Вы его ревновали? – поразилась Катя.

– Мы тут живем окна в окна, он одинокий, я одинокая. Не скрываю, я всегда хотела, чтобы мы с ним были как-то ближе. Не то, чтобы сойтись, это в нашем-то возрасте, а так – лекарство от одиночества – вместе погулять, в саду повозиться, вечер скоротать у телевизора. Илья порой выражал, так сказать, намерения, но иногда он хандрил. То болит, се болит, смерть на пороге… Старики, когда больны, им ничего уже не нужно, компания не нужна. А ухаживать за ним постоянно я тоже, извините, не могла. У меня возраст, своих болячек хватает. Вот так мы и жили, как журавль с цаплей. Но я… не скрою, когда я увидела ее, игуменью, у него второй раз, я немножко заревновала и потребовала объяснений. Вот он и сказал мне – мол, это моя старая хорошая знакомая. И в тот вечер она к нему приехала. Это она его убила. – Глазова посмотрела на Страшилина, потом на Катю. – Я под присягой это готова подтвердить – она у него была в доме, я ее видела, как вас. И это она его убила.

– Как она была одета в тот вечер? – спросил Страшилин.

– Темное пальто длинное – монашеское – и темный платок на голове. Да вы проверьте, вы найдите шофера монастырской машины той, он же ее сюда привез. Спросите у него, он вам подтвердит мои слова – она приезжала к Илье в тот роковой вечер. А утром… то есть днем, когда я встала с постели, я – опять же не стану с вами лукавить – я пошла к нему не только чтобы позвонить с его городского телефона. Это, конечно, предлог с моей стороны. Я хотела узнать у него – чего ей нужно. А он уже там, на полу в луже крови.

– И в тот момент, когда вы его увидели мертвого, включился свет в поселке? – спросил Страшилин.

– Ну да, я вам говорила – телевизор заработал, я чуть удар там не получила, так перепугалась от всего сразу.

– А вечером свет у Уфимцева в доме горел?

– Окна справа были освещены – там, где кухня, видно, он сидел на кухне, ужинал, когда она заявилась.

– Уфимцев вам называл ее мирское имя?

– Нет, назвал ее начальница монастыря и еще это, да… матушка-командирша.

– Матушка-командирша?

– Вздыхал, говоря о ней, думал, я ничего не замечу, – Глазова махнула рукой, унизанной кольцами, – а она ему голову раскроила.

– Почему же вы нам сразу ничего не сказали? Почему так долго все скрывали? – спросил Страшилин.

– Ах, молодой человек, и вы, девушка. – Глазова покачала седой головой. – Я пууу-уганая ворона. А пуганая ворона куста боится. Сказала бы я вам, что видела ее, убийцу. Обвинила бы игуменью. А потом явились бы ко мне эти, как их… активисты с нагайками, пламенно верующие – мол, как это я, старая крыса, реабилитированная, смею клеветать на светоч христианства. Я одна живу – в случае чего и помощи-то не докричишься. И в поселке меня бы не поняли, осудили. У нас тут общественное мнение – монолит, броня. Но, оказывается, и в броне есть трещинка… Весь поселок гудит, обсуждают новости насчет часовни. Такой скандал – оккультная секта, и кто ею руководит? То-то… Вы докопались до самой сути. Вы открыли то, что у нас тут происходит. Где нет благолепия, где оккультизм процветает, там недалеко и до убийства. Все это звенья одной цепи. И скрыть, замять это уже никому не удастся. И теперь я могу вам все рассказать, потому что мне, старой пуганой вороне, не все равно, – Глазова выпрямилась, – я хочу, чтобы убийца ответила за его смерть. Илья был дорог мне. Не близок, не так близок, как мне бы хотелось, но дорог. Мы прожили с ним окна в окна как соседи и друзья, возможно, последние наши годы… Эту вот последнюю осень… Вы в прошлый раз спрашивали – чего он калитку не запирал на засов, лишь кольцо набрасывал сверху. Так это ради меня, чтобы я к нему всегда приходила беспрепятственно на участок – знал, если что, я рядом. Помогу и «Скорую» вызову… Только в тот вечер не смогла я ему помочь. Вы пишите, пишите мои показания – и не бойтесь. Теперь, когда вы докопались до самой сути, до этого оккультного зла, я от своих показаний уже не откажусь.

– В восемьдесят лет все еще ревновала и испытывала волнение чувств, – усмехнулся Страшилин, когда они покинули дом из силикатного кирпича и его хозяйку, в одночасье превратившуюся в главного свидетеля обвинения. – Катя, вам не кажется, что у меня все еще впереди?