И вдруг ее накрыло сознание действительности – как будто она неожиданно провалилась в холодную и глубокую подводную яму. Длинные, липкие, как водоросли, завитки этой реальности цеплялись ей за ноги и утягивали еще глубже, в черноту и мрак, где было темнее, чем ночью.

Пять дней назад перед ней была вся жизнь – безграничная, как первые несколько дней в детстве после окончания учебного года, когда кажется, что каникулы будут длиться вечно. Потом внезапно оказывается, что каникулы кончаются; и она отсчитывала последние деньки перед школой, и ночи казались короткими. Вот и сейчас у нее было то же самое ощущение: скорого конца летних каникул, только хуже.

Увидит ли она еще одно лето? Может, стоит составить список дел, которые хочется сделать, пока она еще в состоянии?

Веру передернуло. Что ей хочется сделать? Ей хочется увидеть Алека взрослым, женатым; хочется увидеть его детей, стать бабушкой…

Ей хочется поехать в Перу, в Индию, в Австралию, посмотреть терракотовую армию в Китае. Съездить в Иерусалим. А еще…

Слезы катились у нее по щекам; подушка намокла. Я не могу даже думать о болезни! Не могу принять ее, смириться с нею, настроиться на выздоровление. Оливер обязательно вылечит меня. Он настроен решительно: обещал избавить меня от болезни. Сегодня я прекрасно себя чувствую – в самом деле!

А там, за окном, жизнь продолжается. Люди на земле приходят и уходят. Задолго до человека на нашей планете уже появились другие существа – микроорганизмы, микроскопические одноклеточные амебы, бактерии, планктон, муравьи, жуки. Когда-то Вера читала: они останутся и спустя много времени после того, как человеческая раса исчезнет с лица земли. Некоторые виды тараканов отлично способны выжить и после выпадения радиоактивных осадков. Они не догадываются о существовании людей, не нуждаются в людях и не будут скучать, когда людей не станет. Мы, подумала Вера, даже не уйдем в историю.

А эти бобовидные создания внутри ее, которых она видела в микроскоп Оливера, эти крошечные живые создания, микроорганизмы Лендта, которые размножаются у нее во внутренностях и в нервной системе, используют ее в качестве каркаса в своей пищевой цепочке! Они и их потомство будут жить долго после того, как ее не станет. Когда всех не станет…

За окном щебетали птицы; они вдруг показались Вере ненастоящими. В ее жизни больше нет места ничему настоящему, реальному.

В доме слышались другие звуки. Раздражающие голоса, громкая музыка, грохот и крики. И почему у телевизионных мультиков всегда такой звук, словно она слушает плохо настроенное радио на слишком большой громкости? Вот и сейчас до нее доносится бормотание, хотя ее спальню и комнату Алека разделяют целых шесть стен.

Значит, Алек проснулся.

Сегодня суббота. Судя по яркости солнечных лучей, пробивающихся сквозь занавеску, на дворе ясное летнее утро. На циферблате часов у ее постели – 7.15. Росс заворочался под одеялом, и Вера принялась быстро подсчитывать в уме. В девять он играет в гольф; выйти из дому ему нужно в полдевятого. Значит, ему необходимо самое позднее в 8.15 спуститься вниз и позавтракать. А еще ему нужно принять душ и побриться, так что вставать придется в восемь.

Остается окно в сорок пять минут.

Внизу громко залаял Распутин. Наверное, принесли газеты – для почтальона еще рановато. Минута, другая – и пес затих.

Пожалуйста, не трогай меня. Не шарь по мне руками, я не хочу заниматься с тобой любовью!

Он что-то проворчал, перекатился на бок, и она услышала щелчок стального ремешка его «ролекса» и поняла, так как много лет спала с ним в одной постели, что он смотрит на часы и через несколько секунд отопьет глоток воды из стоящего рядом, на столике, стакана. И что у него на уме, ей тоже было известно.

– Вера! – сначала шепотом, потом громче и настойчивее. – Вера! Ты не спишь, любимая?

Она неподвижно лежала, свернувшись калачиком, отвернувшись от него, напряженная. Его пальцы пробежали по ее спине, между лопатками.

Оставь меня в покое!

– Милая! Вера!

Молчание. Она чувствует его дыхание. Кровать покачнулась; его ноги уперлись в устланный ковром пол. Пошел в туалет. Сначала она услышала, как он мочится, потом откручивает кран, чистит зубы. Щелкнула дверь; подошвы его фирменных домашних тапочек прошлепали вниз по лестнице. Взволнованный лай Распутина в кухне стал еще громче, когда Росс открыл псу дверь и тот выбежал на улицу.

Она знала: через несколько минут Росс снова поднимется наверх, неся чашку чаю со свежесрезанным цветком на блюдце; тогда уже нельзя будет притворяться спящей и отвергать его домогательства.

Она попыталась снова заснуть, но сон не шел. Вера принялась вспоминать, что еще нужно приготовить к вечеру. На ужине будет двенадцать человек. На закуску – так называемая итальянская смесь: пармская ветчина, дыня, помидоры, авокадо, оливки, моцарелла с чиабатой из магазинчика итальянских деликатесов в Брайтоне. На закусках можно поставить галочку. Затем семга на крутонах – приготовить крутоны из тонко раскатанного теста – со спаржей, запеченной с пармезаном. Молодой картофель. Галочка. Горошек. Галочка. Вера вспомнила, все ли у нее есть для пудинга. Для фруктового салата. Галочка.

Вдруг не хватит сыра? Или батского печенья «Оливер»? Росс позволял ей подавать печенье «Оливер» только с сыром, и никак иначе.

Он уже возвращается в спальню. Вера услышала, как звякает о блюдечко чашка, щелкает дверь, шелестит его шелковый халат. Чашка поставлена к ней на столик, у изголовья – в миллиметрах от ее лица. Аромат розы. Шорох газет.

В горле запульсировало, и она напряглась еще сильнее, ожидая, когда просядет матрац, когда сдвинется одеяло. К ее удивлению, ничего подобного не произошло.

В ванной снова зашумела вода. Включилось радио; захлопнулась дверца душевой кабины.

Она открыла глаза и увидела на блюдце желтую розу. Может быть, до Росса наконец дошло, что с ней надо обращаться помягче, потому что она больна?

Но странное поведение мужа лишь еще больше обеспокоило ее.

Вера села.

От чашки поднимался парок. На пуховом одеяле лежит аккуратно сложенный номер «Дейли мейл» со следами зубов Распутина и оторванным уголком. Заголовки, слегка размытые, кричали о мире в Боснии и о скорой свадьбе принца Эдварда и Софи Рис-Джоунз.

Вера потянулась за контейнером, в котором хранились ее контактные линзы, вынула линзы и вставила их в глаза.

Так гораздо лучше. Комната и буквы сразу обрели резкость. Вера несколько раз моргнула глазами. Первые несколько секунд с линзами всегда немного неприятно, а сегодня еще хуже, чем всегда. Глаза режет – может, потому, что она плакала.

Пространные рассуждения о том, что наденет Софи на свадьбу; упоминание обетов верности, которые ей предстоит принести. По ее словам, она пообещает повиноваться мужу, но полна решимости не жить в его тени. Веру восхищала смелость Софи Рис-Джоунз. Она уже поняла: жизнь в тени мужа в конечном счете разъедает душу.