Камилла смотрела на меня, склонив голову набок, и явно пыталась разобраться, к чему я клоню.

– В общем, мне нужен эквивалент того первого носорога. Того, который не получился.

Камилла наморщила лоб. Она ничего не поняла. Я сдался.

– Ладно. Найди мне футболку. Самую-самую грязную.

Камилла убежала в комнату для стирки, а я продолжил раскопки. Я думал, что мой сентиментальный архив имеет более упорядоченное состояние, но, видимо, слишком давно я в него не заглядывал. Три года назад я еще регулярно что-нибудь сюда подкидывал: начертанные рукой Анны продуктовые списки («Купи йогурт. Необезжиреный. Сам будешь?»), визитку ресторана с особо чудовищной кухней, марку с собакой, какие мама всегда клеила на открытки…

Под жуткой фотографией двадцатидвухлетнего меня на концерте группы «Phish» в Нью-Гемпшире (очень американская ошибка, которая уже стерлась из памяти без всякого бензина) я наконец обнаружил первый из искомых предметов: номер газеты «Провиденс-Феникс», в котором напечатал свое предложение руки и сердца. Я не собирался отправлять его в бензин, я хотел просто его увидеть. Подержать в руках. «Анна-Лора, ты выйдешь за меня? Ричард Х.».

Вернулась Камилла с маечкой Анны для спортзала – как положено, два слоя сетки, кислотный цвет, наверняка трехзначное число на ценнике. Я поблагодарил, разумеется, не собираясь это стирать, и продолжил ковыряться в коробке. Под деревянной палочкой от первого мороженого, которое Камилла съела в Бретани, лежал следующий пункт списка – входной билет на выставку Нан Голдин в Центре Помпиду в субботу двенадцатого января две тысячи второго года. Там я встретил Лизу.

Я потихоньку засунул проклятый клочок бумаги к себе в сумку. А Камилла меж тем устала от моих археологических изысканий и забралась под одеяло.

– Пап, а вот это тебе надо?

Она протянула мне салатовую вазу с тумбочки – вместилище книжных закладок, особо удачных фигурок-оригами и прочих сентиментальных мелочей.

– Смотри, что я нашла! – Маленькие пальчики выхватили из вазы моего синего бумажного медведя.

Я медленно встал и подошел к ней, с опаской оглянувшись на пустой коридор.

– Дай-ка мне, – сказал я и взял у нее фигурку и вазу. – А мама говорила, что этого медведя я сделал?

– Не-а.

Это было хорошим знаком. Даже лучшим, чем то, что Анна вообще его сохранила. Она имела обыкновение молчать о самом важном и самом сложном.

Я изобразил медвежий рык, усадил фигурку на одеяло и стал рассматривать содержимое вазы. Там лежала карточка постоянного клиента новой кофейни по соседству, олицетворяющая собой две самые последние новинки парижской сферы обслуживания – поощрение лояльных клиентов и кофе навынос. Также я нашел потертую закладку с логотипом книжного магазина «Шекспир и компания», нарисованное сердечко со смайликом и подписью «Камилла». И еще открытку. Маленькую открытку с золотым листом и надписью «Спасибо».

Я взял ее в руки. В уголке у нее была дырка для ленты. Такие открытки флористы обычно вешают на доставляемые на дом букеты. Я снова оглянулся на распахнутую дверь; мы с Камиллой по-прежнему были тут одни.

– А что это такое? – спросил я Камиллу, как будто вовлекая ее, я снимал с себя вину за излишнее любопытство.

– Ну-ну, – проворчал я, суя открытку в карман.

С каких это пор сотрудники нижнего звена серьезной компании «Савда и Дерн» позволяют себе обращаться к начальству в таком фамильярном тоне? Твой?! Черта с два. Анна моя. Это наша постель, наша жизнь и наш дом. Это все еще мое!

– Ну ладно, – сказал я, гладя Камиллу по спинке. – Пожалуй, достаточно.

– Ты же почти ничего не взял! – возразила она, натягивая одеяло.

Я поцеловал ее в лоб и заверил, что мне хватит. Снял с нее тиару, пристроил в вазу к закладке и медведю и аккуратно поставил вазу на прежнее место рядом с ночником.

– Если хочешь, можем вечером сходить в кино. Когда проснешься, спроси маму. Если захотите, я приеду еще раз, и пойдем.

– Ладно, – пробормотала Камилла, уже засыпая. – Я тебя люблю.

Я забрал у нее волшебную палочку и положил под ночник.

– Я тоже тебя люблю.

Ушел я довольно бесцеремонно. Шагая мимо кухни, просто крикнул: «Спасибо за все, Камилла спит!» – и вышел. Не хотел показывать Анне, какую ревность у меня вызвала открытка от Томаса. «Думай о хорошем! – приказывал я себе. – В конце концов, твой медведь тоже был там».

Из дома я направился в галерею, чтобы взять еще один предмет для американской машины, а заодно протянуть оливковую ветвь. В прошлый раз, когда я заходил к Жюльену, он не мог скрыть шока от того, что Сабунджян взялся за мою инсталляцию. А я не смог скрыть злорадства от его реакции. В общем, вышло неловко, и мы с тех пор не разговаривали. Так что давно было пора навестить его. И попросить кое о чем.

Жюльен понуро сидел, уставясь на стену. Ни Беренис, ни даже ее стола не было. Я постучал по стеклу, и он меня впустил.

– Привет! – К моему изумлению, он встал и обнял меня. – Смотри-ка. – Он кивнул на пустое место в углу. – Ушла.

– Я заметил, – сказал я, держа руки в карманах. – Это хорошо или плохо?

– С мужиком сбежала, представляешь? В жизни бы не подумал, что она из таких. Связалась с каким-то байкером, и след простыл. Как видно, в глубине души была оторва. Ну да ладно! Чему обязан счастьем лицезреть? Ехал к Азару и зарулил по дороге?

– Не-е… – Я подвинул себе стул. – Я из дома. В смысле из настоящего.

Жюльен вскинул бровь:

– Ну?

Я положил перед ним открытку:

– Вот этот тип шлет моей жене цветы.

Жюльен со всеми церемониями достал очешник, вынул очки, протер, водрузил на нос.

– Хм-м… – Он повертел в руках картонный прямоугольничек. – Ну, на вид все чинно-благородно.

– Я нашел это на тумбочке у кровати.

Жюльен снял очки.

– Так отплати мерзавцу. У меня один знакомый делает великолепные террариумы. Если решишь послать букет…

Я забрал открытку и сунул в карман.

– Они работают над сложным делом. И он вроде как просто коллега. Друг.

– Конечно… О, кстати, тут для тебя корреспонденция.

– А конкретней?

– Хм, прости. От мамы. И от психов. Они ответили, смотри, вот открыточка. Со Стоунхенджем. Уму непостижимо…

И начал читать вслух: