– Йомфру! Там пришел твой воспитатель… – сквозь дрему услышала она, и тут же чья-то жесткая ладонь легла ей на лоб. Сон мигом растаял, и Ингвильда села на лежанке, жмурясь и моргая.

– Оддбранд? – Она посмотрела на своего «воспитателя». – Уже… вечер или утро?

Ингвильда помнила только то, что Оддбранд положил руку ей на голову, сказал два-три слова, а потом она спала. Но когда это было? Сегодня, вчера или пять дней назад?

– Уже миновал полдень, йомфру, – ответил он. – Ты проспала день, ночь и часть другого дня, а значит, набралась сил как следует. Лошади готовы – нам пора ехать.

– А где Хродмар?

– Хродмара ярла здесь нет. Конунг послал его с дружиной вперед, потому что корабли Стюрмира уже близко.

– Они ушли сразу как… – горячо начала Хрефна, но вдруг поймала стальной взгляд Оддбранда и осеклась. Это было странно – знахарка не отличалась чувствительностью и не боялась даже конунга. – А вообще ты хорошо сделала, йомфру, что столько проспала! – неожиданно закончила Хрефна.

Ингвильде стало грустно и тревожно. Хродмар уехал, не простившись с ней, и вот опять только норны знают, когда они увидятся. Оддбранд мог бы разбудить ее и пораньше. И незачем было так крепко усыплять ее!

А может, он и правильно поступил. Ингвильда не могла представить себе прощание с Хродмаром. Оддбранд хорошо сделал, что избавил ее от этого. Если разлука неизбежна, то прощальные слезы не облегчат ее.

Хрефна, ехавшая вместе с ней, уже приготовила все в дорогу, и Ингвильде осталось только одеться и поесть. На дворе усадьбы было заметно меньше народу – с передовым отрядом Хродмара ушло немало людей.

– Не бойся за него, йомфру! – сказал ей Оддбранд, помогая сесть в седло. – Он останется жив и невредим. Мы выкупили у Одина его жизнь и удачу.

– Как? – спросила Ингвильда, но Оддбранд уже отошел к своему коню.

Торбранд дал им в провожатые самого Модольва Золотую Пряжку с сорока хирдманами, и Ингвильде было приятно снова увидеть его.

– Все будет хорошо, Фрейя нарядов! – подбодрил он ее, разбирая поводья своего коня. – Я рад, что мне доверено отвезти тебя домой и познакомить с моей сестрой Стейнвёр. Вы хорошо поладите!

Ингвильда улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказанье, но тут же испугалась: неужели она действительно уезжает с Квиттинга и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев?

Но Оддбранд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвильды пошла за его конем. Боги не оставили ей ни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.

За воротами усадьбы она увидела широкую равнину. Поскольку сюда она попала без памяти на руках у Оддбранда, то открывшийся вид берега был Ингвильде незнаком. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем, четко вырисовывался очерк могучего старого дуба. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое.

Похожее на человека.

Ингвильда вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.

– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и потянул повод ее лошади вперед. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.

Лошадь шла вперед, а Ингвильда все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только их Ингвильда смогла узнать. И отвернулась, не в силах больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она узнала свое видение и теперь знала, кого ждала участь жертвы.

– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Оддбранд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Один даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!

Ингвильда ничего не ответила. Совершенной мести за отца она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник, прочь от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Вильмунд, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Вильмунд погиб не теперь, а гораздо раньше – когда в него вцепился дракон честолюбия, который дает силу сильным, но отнимает ее у слабых. И Вильмунд оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Вильмунду и тем самым не спасла его?

Опустив голову, Ингвильда смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвильда ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она ощущала себя деревцем, выломанным из земли без корней.

Впереди виднелась крепкая фигура Оддбранда – Сумасшедший Квитт, никогда не слушавший никого, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель, и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвильду через жуткое Ничто, а теперь вез в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвильда вдруг ощутила горячую благодарность судьбе за опору, в которой она так нуждалась.

На дар ждут ответа, говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли вопросы: останется ли Властелин доволен жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же всплывали откуда-то ненужные, неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба по-иному – его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце, а Стюрмир конунг ожидал бы ответа на свой дар от бога войны и победы.

В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.

Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, лежать от этого было неудобно. Под головой ощущалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах, да!

Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали ледяными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Обручье конунгу отдал Оддбранд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что украшение было снято с Вильмунда. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупец радовался бы наследству от такого неудачливого человека, как Вильмунд сын Стюрмира.