Новое экологическое движение должно строиться на созидательном конструктивизме, «то есть не просто говорить о том, как все плохо, — это не требует особых усилий, а предлагать решения, способные изменить экологическую ситуацию к лучшему»[374].

Движение должно взаимодействовать с другими общественными организациями, в том числе с городскими инициативами, профсоюзами, а на Севере и Дальнем Востоке — с организациями коренных народов.

Помощь и поддержка государства может быть оправданна для экологических движений, действующих только в рамках этих правил, стратегически ориентированных на решение внутренних проблем нации. Мы должны передать будущим поколениям экологически благополучную страну, сохранить природный потенциал и заповедный фонд России.

«Природа, — напоминает нам Гете, — не знает остановки в своем движении и казнит всякую бездеятельность»[375].

Мальтус пытался опровергнуть концепцию Уильяма Годвина[376], выдвинутую в 1793 году (время якобинской диктатуры во Франции!), в работе «Исследование о политической справедливости», о возможности гуманистического социального прогресса путем перераспределения богатства, организованного на принципах равноправия.

Годвин рассуждал так: «Было вычислено, что средний уровень земледелия может быть настолько улучшен, чтобы дать питание населению, в пять раз превосходящему современное. В человеческом обществе действует правило, по которому количество населения постоянно удерживается на уровне, соответствующем имеющимся средствам существования. Например, у бродячих племен в Америке и Азии мы никогда на протяжении долгого времени не наблюдали такого роста народонаселения, которое потребовало бы обработки земли.

Среди цивилизованных народов Европы количество средств существования удерживается в определенных пределах вследствие монопольных прав на землю, поэтому если бы население сильно возросло, то низшие слои населения оказались бы еще менее способны обеспечивать себе необходимые средства существования. Бывают, несомненно, исключительные стечения обстоятельств, благодаря которым порой в этом отношении происходят какие-то изменения, но в обычных условиях количество населения в течение веков остается на одном уровне.

Таким образом, можно считать, что установившаяся система собственности душит большое количество наших детей уже в колыбели. Какова бы ни была ценность человеческой жизни, или, правильнее, какой бы ни стала способность человека к счастью в обществе свободных и равноправных людей, система, против которой мы здесь возражаем, может рассматриваться как система, на самом пороге жизни уничтожающая четыре пятых ее ценности и счастья».

И здесь важно понимать, с какой целью Мальтус — англиканский священник, между прочим, — так настойчиво критиковал Годвина и Кондорсе: причины мальтузианских ошибок становятся сразу понятными. Кондорсе был видным деятелем Французской революции, одно время — даже президентом Конвента, истовым сторонником идеи прогресса, и как же возражает ему Мальтус[377]? «Кондорсе проектирует для обеспечения участи стариков, вдов и малолетних детей учредить из сбережений работников капитал, устроить доступный кредит для самих рабочих: отыскать средства для установления более полного равенства между людьми и организовать общества на таких началах, чтобы успехи промышленности и торговли не находились в такой зависимости от капиталистов, как в настоящее время. Но подобные учреждения могут весьма много обещать в теории, в приложении же к действительной жизни они оказываются ребяческими мечтами». Однако сейчас все, к чему призывал Кондорсе в версии Мальтуса, повсеместно стало или становится реальностью, а вовсе не ребяческими мечтами.

Годвин же вообще слыл анархистом и сторонником равенства, внимательно изучавшим опыт Французской революции. Он требовал радикальных социальных и экономических реформ: «Было бы действительно нелепо пугаться системы, столь благодетельной для человечества, только потому, что люди станут слишком счастливы и вследствие этого смогут через большой промежуток времени оказаться слишком многочисленными».

И Мальтус просто боялся, что идеалы гуманизма и прогресса будут перенесены в Великобританию и нанесут урон, как сейчас принято говорить, элитам. Решения проблемы бедности Мальтус не видел ни в социальных реформах, ни в научном прогрессе, который бы позволил радикально поднять уровень жизни. Он писал:

«При чтении остроумного сочинения Годвина о политической справедливости предлагаемая им система равенства на первый взгляд представляется наиболее увлекательной теорией из всех, какие были когда-либо предложены.

Улучшение общественного строя, основанное на требованиях, соответствующих одним лишь разумным убеждениям, будет, несомненно, неизмеримо прочнее порядка, установленного путем насилия. Всестороннее развитие личности представляет принцип, достойный уважения и превосходящий, по моему мнению, теории, устанавливающие рабское подчинение личности общественным интересам. Замена эгоистических стремлений любовью к ближнему в основе всех общественных учреждений — это такая достойная цель, к которой должны стремиться все наши желания.

Словом, при взгляде на нарисованную Годвином картину будущего общественного строя нельзя удержаться от восхищения и страстного желания увидеть ее осуществление.

Но, к сожалению, это невозможно, так как прекрасная картина Годвина — только мечта, плод его воображения. Это всеобщее благоденствие, это господство истины и добродетели исчезают при первом столкновении с действительностью и уступают место сплетению радостей и страданий, из которых состоит жизнь».

С мальтузианской точки зрения «нищета и порочность» бедняков, голод и болезни естественным образом регулируют уровень народонаселения, поражая именно бедных, и уравновешивают соотношение численности человечества с общим количеством продовольствия.

Самое забавное в рассуждениях Мальтуса, этого апологета британского колониализма, состоит в том, что он недобросовестно игнорировал уже готовый ответ Годвина на заведомо предполагаемую последним критику: «Один из самых серьезных доводов против этого возражения заключается в том, что такое рассуждение предполагает трудности, которые возникнут в слишком отдаленном будущем. Три четверти поверхности земного шара, которые могут быть населены, остаются необработанными. Обрабатываемые же площади допускают огромные усовершенствования в обработке. Население сможет возрастать еще, вероятно, несчетное количество веков, а земли все еще будет достаточно для прокормления жителей. Кто вообще может предсказать, как долго сама земля сумеет преодолевать все случайности, заключенные в планетной системе? Кто может сказать, какие средства представятся для устранения такой отдаленной трудности, когда впереди еще столько времени для практических мероприятий, о которых мы сейчас, в наше время, не можем иметь ни малейшего представления?»