– Сидеть!

– Он… Он там… – пропищала Валя слабым голосом и стиснула мобильник одеревеневшими пальцами. – Поджигатель там. Полицию, надо вызвать полицию!

– Этот? – кивком указала пожилая тетя на мужчину ее мечты, выскочившего из-за угла дома с пустой канистрой.

– Он! Ой, я боюсь! Он убийца! Он уже столько человек убил! Я боюсь!

Она заревела в голос, наблюдая за тем, как он быстро сокращает расстояние между ними. И скорее угадала, чем услышала, как пожилая тетя проговорила:

– Не ссы, детка…

А дальше произошло как раз то, что называют невероятным чудом. Нет-нет, полицейские не посыпались из-за угла, не принялись размахивать оружием, приказывая ему улечься мордой в пол. Это было бы уж вообще!

Нет. Этого не случилось. Пожилая тетя просто пошла ему навстречу с жалкой просящей улыбкой. Ее подрагивающие губы без конца повторяли:

– Да что же это? Да за что же? Господи помилуй! Мужчина, что это вы…

– Отвали, мать! – рявкнул он, пытаясь обойти ее слева.

Она не позволила. Резко подпрыгнув на месте, она выбросила левую ногу таким мощным толчком, достав его лоб точно посередине, что он, даже не успев охнуть, рухнул лицом вниз и замер.

– Убила?! Ты его убила?! – заверещала Валя на всю улицу.

– Живой, – тронула двумя пальцами пульс на его шее пожилая тетя.

Она взобралась ему на спину, завела руки назад и стянула ремнем из его штанов. Подумала, вытащила из своих джинсов ремень, связала ему еще и ноги.

– Так вернее, – нервно улыбнулась она Вале.

Поднялась на ноги и тут же охнула, хватаясь за правое колено.

– Чертов полиартрит! Даже по морде как следует не съездишь! – Она подмигнула своей подопечной. – Твоя бабка умная, такой исход предполагала. Как он тебя нашел? Кто навел?

– Я. – Валя показала ей телефон. Но не отдала в руки, когда та потянулась к нему. – Нет. Тут все его признания для полиции. Теперь он точно не отвертится и не свалит вину на кого-то еще. Сволочь… Какая же все-таки сволочь!

– Сидоров, на выход!

Игорь поднял голову от коленей. Он уже два дня сидел в углу на койке, положив голову на колени. Не хотелось думать, есть, не хотелось жить.

– Сидоров!

Он ухмыльнулся. Почему они всегда так орут? Нагоняют страху? Хотят дать понять, кто тут хозяин, а кто грязь? Зря стараются. И без этого ясно.

Он сполз с тюремной койки. Дошел до двери в камеру-одиночку, заложил руки за спину. Шагнул в открывшуюся дверь. Встал лицом к стене. Потом послушно пошел впереди охранника.

Допрос. Его снова вели на допрос. И он снова станет молчать. Адвокат, которого он оплатил, пока не явился. Летит с отдыха. Должен быть завтра утром. Так он обещал в телефонном звонке, который позволили Сидорову.

Он снова встал у двери. Допросная. Он так и думал. Мысленно послал всех к черту и плотнее сжал губы.

– Входи. – Его грубо толкнули внутрь.

Дверь с грохотом закрылась. Запор с лязганьем задвинулся. Это тоже еще одна тюремная фишка – громче, жестче. Чтобы глохли и боялись.

Он прошел к столу. Сел. Напротив место было пустым. Но кто-то стоял слева от входа. Сидоров не стал на него смотреть. Кто-то из ментов. Какая ему разница кто.

– Здравствуй, Игорек, – вдруг раздался знакомый голос. – Здравствуй, дорогой…

Сидоров дернулся всем телом и повернул голову.

– Андрей… – покивал он обреченно. Этой встречи он боялся. – Здравствуй. Пришел, значит.

– Пришел.

Его старый друг, шаркая, дошел из угла до стула по другую сторону стола, тяжело опустился. Глянул пустыми, холодными глазами.

– Мне все более или менее понятно, Игорек. Про смерть Светы знаю из первоисточника. Про покушение и гибель свидетельницы по делу тоже. Тут все понятно. Ты зачищал следы. План созрел использовать возвращение Харитонова в свою пользу.

Сидоров кивнул.

– За что ты убил Ангела? Моего любимого, единственного Ангела на всю жизнь?! За что?!

– Она… – прохрипел он и закашлялся, прочищая горло. – Она хотела порвать со мной. Совесть ее замучила. Еще вчера собиралась все тебе рассказать, уйти от тебя. А сегодня все – бэмс! С ног на голову. А я ее любил всем сердцем. Всем сердцем, понимаешь?!

Андрей молчал. Его ладони, сжавшиеся в кулаки, тихо постукивали по столу. На друга он больше не смотрел.

– Я догадывался… – произнес он слабым низким голосом. – Догадывался, что у нее кто-то есть. Но чтобы ты! От этого ей было вдвойне тяжелее, я думаю. Это было бы для меня двойным предательством. Жена и друг… Ты убил ее… Почему? Так не доставайся же ты никому, что ли?

Сидоров снова молча кивнул.

– А знаешь, я тебе не верю, Игорек, – пухлый указательный палец ткнул в стол. – Ты должен был продумать заранее все пути отступления. Убил ее и бегом на параллельную улицу, разбил витрину, попал в обезьянник. Алиби! Ты заранее придумал себе алиби, Игорек. Ты хотел убить ее. И еще я не верю тебе, Игорек, что все дело было в твоей безумной любви к Ангелу. В те дни у нас крутились бешеные деньги. Нал шел полным ходом. Все требовало учета. Моего учета! Больше же я никого, кроме Ангела, к деньгам не допускал. А ее не стало. Вместе с ней и меня… И пришлось тебя подключать. Сколько ты тогда украл у меня, Игорек? Половину? Треть?

– Мелко плаваешь, дружище, – оскалился Сидоров. – Две трети… Две трети я забрал у тебя! Сначала жену твою трахал как хотел и где хотел, а потом еще и деньги твои забрал. Что смотришь?! Убить меня хочешь?! А что тебе это даст? Ты один! Один остался! Ни бабы, ни дочери!

Андрей дышал часто и глубоко. Так велел ему психолог, которым стал Степанов Илья Иванович. Он, как никто, знал его ситуацию. И еще велел держать себя в руках.

– У меня все еще будет, Игорек. Мне всего-то сорок лет. И жизнь впереди. А у тебя… Тебе светит пожизненное, Игорек. И тебе решать, как провести остаток дней в тюрьме. В спокойном раскаянии или в муках адовых.

На последних словах голос его окреп и зазвучал сталью.

– Что ты хочешь? – спросил Сидоров.

– Ты пишешь чистосердечное и сидишь в одиночной камере. До суда. После суда сделаю все, что в моих силах, чтобы ты не голодал и не ссал кровью от побоев.

– А если нет?

– Если нет, то прямо отсюда тебя ведут в общую камеру. Там людей уже подобрали, специально для тебя, поверь мне.

Он поверил. Через Андрея передал, что готов признаться во всем. И уже через два часа писал чистосердечное признание во всех своих грехах.

Андрей не обманул. Его отвели в ту же одиночку, откуда и выводили. И уснул он почти успокоившимся…