«Где-то я уже видела эту девочку…» Надя хотела было спросить её, кто она и как её зовут, открыла рот, чтобы сделать это, но не успела, вместо этого услышала:

— Ждёте?

Голос, который вывел её из туманного состояния полудрёмы, был совсем не девичьим. Голос был мужским и молодым, чего нельзя было сказать о его хозяине.

Толстый низкорослый, по возрасту приближающийся к пятидесяти мужчина с полными руками и короткими, похожими на сосиски пальцами никак не походил на хирурга. Всё в этом человеке было дисгармоничным. Белый халат был тесен, голос не соответствовал возрасту, возраст не вязался с голубыми озорными глазами, но Надя точно знала, это он — заведующий отделением, и от него сейчас зависит, увидит она Богдана или нет. Она подскочила, как будто и не дремала вовсе.

— Виктор Андреевич, — Надя заранее подготовила свою речь и узнала фамилию, имя и отчество заведующего, — мне обязательно надо увидеть его, понимаете, обязательно надо. Пожалуйста, пустите меня к нему. Я его друг… Мы знакомы давно… очень давно. Он помог мне, когда я болела, он меня на ноги поставил, вы же понимаете, что я должна, мне надо… Ведь понимаете? Мне очень…

Надя посмотрела доктору в глаза и осеклась на полуслове. Он смотрел на неё ласково и… с восхищением.

— Да, такая вот петрушка, хорошо, что вы приехали. Идёмте, я вас провожу.

— Я знаю где, спасибо, — и Надя, не дожидаясь неповоротливого, как ей казалось, доктора, помчалась по коридору и остановилась только перед дверью, возле которой минуту назад видела девочку с бантом.

Замерла на полсекунды (больше она ждать не могла) и вошла в палату.

Полумрак. Комната совсем маленькая. Богдан один. Аппарат АДН-8 поддерживает дыхание: вдох, выдох, вдох, выдох…

Грудь обмотана бинтами. Незнакомое возмужавшее, заросшее щетиной лицо.

Надя обвела комнату взглядом.

Красивой молодой женщины в элегантном чёрном платье она не увидела. «Фффухххх».

«Я её, правда, последнее время вообще не вижу, — промелькнуло в голове девушки, — но всё равно хорошо, что её сейчас здесь нет». Она оглянулась, увидев стоящего за ней хирурга, сказала:

— Спасибо вам, Виктор Андреевич. Можно я с ним побуду?

— Можно. Даже нужно. Он третий день не приходит в себя. Боюсь, как бы пролежни не появились. Тогда — всё.

— Что всё?

— Нет у нас таких кроватей, как нужно. Видишь, на матрасе лежит. А от него — пролежни. Потом пневмония, короче, если завтра-послезавтра в себя не придет, боюсь, не сладим… Хотя не могу я понять, почему из комы не выходит. Сердце крепкое, пульс в норме, пулю вынули — ничего серьёзного не задела, вторая — кишечник немного… зашили, всё нормально, а вот тебе такая петрушка…

— Он придет, он обязательно очнётся. А пролежни я обработаю, я знаю как.

— Чем же ты их обработаешь?

— Сначала фурацилином, потом зелёнкой, потом…

— Зовите, если что, — коротко, но тепло ответил коротышка и устало поплёлся по коридору, a Надя осталась с Богданом один на один.

И вот только теперь опустила на пол сумку, подошла к кровати, на которой лежал Богдан и, опустившись на колени, взяла его руку в свои:

— Богдан… милый мой… Богданчик, пожалуйста, услышь меня. Это я, Надя. Дорогой мой, самый лучший, я тебя очень прошу… Прости меня, — шептала она, — прости меня за всё и вернись ко мне. Мне тебя очень не хватает. Очень. Не надо на мне жениться, не надо меня любить, мне ничего этого не надо. Мне только надо, чтобы ты жил, чтобы я знала, что ты есть, что ты просыпаешься утром, пьёшь чай, идешь на работу, что ты с кем-то разговариваешь, читаешь книжку, слушаешь музыку. Мне только бы знать, что ты дышишь и что я дышу с тобой одним и тем же воздухом. Я не телом чувствую тебя, мой милый, не умом, я чувствую тебя душой. Ты знаешь, Душа есть. Я теперь точно знаю это. И она у тебя такая красивая. Мне кажется, я её видела. А сейчас, когда она где-то далеко, наверное, у меня так пусто в моей… Она есть, Богдан, она есть. Я её теперь умею слышать. Она говорит, пока тихо-тихо. Так тихо, что мне надо очень прислушиваться, чтобы понять, что она говорит мне. Но я её слышу. И ты её услышишь, мой милый, обязательно услышишь… Возвращайся скорей, пожалуйста. Мне так одиноко без тебя… Мне так тебя не хватает…

Надя понимала, что говорит всё это вслух, чувствовала, как горячие слёзы заливают щёки, подбородок, сползают по шее, осознавала, что её могут подслушать, посмеяться над ней, но ей было все равно. Главное, нужно было, чтобы её услышал один-единственный человек. Даже не человек, а его душа.

Надя поднялась с колен. Положила руку лежащего юноши на его живот. Потом взяла с быльца кровати полотенце, намочила его водой и стала протирать его лицо, заросшее щетиной, шею, грудь, свободную от бинтов, руки. Затем, бережно укрыв его одеялом, села на стул и стала ждать.

Чтобы как-то скоротать время, взяла свой дневник, которому поверяла все свои планы, мысли вот уже несколько лет. Иногда она даже протаскивала туда, втайне, свои фантазии, которые так расходились с действительностью. Но сейчас, несмотря на эмоции, одолевавшие её, она стала составлять список вопросов, которые хотела задать лечащему врачу на обходе.

1. Что случилось с Богданом?

2. Куда прошли пули и какие органы у него повреждены? (Выяснить поточнее, чтобы рассказать Константину Николаевичу, когда будет звонить.)

3. Когда он может проснуться?

4. Что она может (должна) сделать, чтобы это случилось побыстрее?

5. Можно ли позвонить родственникам Богдана (его дядя — врач).

6. Можно ли его побрить? Где можно купить бритвенные принадлежности?

Пункт номер семь: «где его жена», «приходит ли его жена», «как связаться с его женой» — был переписан в различных вариациях несколько раз, и каждая из них зачёркивалась жирно и неоднократно перед тем, как рождалась новая. Но и следующую запись ждала та же участь. Потом она решила: «Какое мне дело до жены? Придёт, тогда и поговорим».

Надя отказывалась верить, что ей могут не разрешить здесь находиться по причине «неродственных отношений с больным». Она будет бороться за это право. Войдя сюда, она увидела всё, что ей нужно было: Богдан лежал в несвежей, помятой, забрызганной кровью и лекарствами постели, небритый с закисшими глазами. Губы его потрескались, а глаза ввалились. Нет, она останется здесь, даже если её будут выволакивать отсюда силой.

Но ничего подобного не произошло. Никто, кроме дежурной медсестры, которая поставила Богдану капельницу, в палату не зашёл.

— Глюкоза, — коротко бросила та, — а вы кто, жена? Чё ж так долго не приходила? — полюбопытствовала и, не дожидаясь ответа, вышла.

Пару часов спустя, помыв в палате полы, протерев пыль и открыв форточку, Надя постучала в дверь ординаторской. Там она застала известного нам заведующего отделением в окружении коллег. Они обедали. Истории болезни. Какие-то папки и другие бумаги были сдвинуты на угол, а на газете, расстеленной вместо скатерти, как попало лежали порубленные куски колбасы, сала, хлеба, вареники в целлофановом пакете, свежие и малосольные огурцы, помидоры. В центре этого обилия еды — начатая бутылка водки и несколько стограммовых из толстого стекла рюмок, в простонародье называемых «полустаканчиками».