По окончании учебы все дети вернулись в Париж.

Георгий начал работал в парфюмерной фирме Carven. Он занимался выпуском духов «Магриф», которые были очень популярны. О дяде даже писал французский журнал Vogue.

Он участвовал в одном пари на очень большую сумму и выиграл его. «Принц Дадиани своей честностью и благородством выиграл спор на большую сумму», – писали о нем журналисты.

С этого выигрыша дядя всех нас хорошо одарил. Пригласил в Париж, сделал много подарков. Женат он был на американке. Но она так пела грузинские застольные песни, что никто не мог себе даже представить, что она не грузинка.

Когда я была у них в гостях в Париже, один из друзей тетки, тоже американец, поднял тост: «Когда я умру, то на моем сердце смогут прочесть одно слово – «Сакартвело!» (так по-грузински звучит название Грузии).

Георгия не стало в 1985 году. Он прожил 73 года.

Его и мамина родная сестра Кетеван тоже жила в Париже. Она превосходно владела не только французским, но и английским, турецким и русским языками. Первое время работала в американской фирме, а потом перешла в ювелирный дом Harry Winston и вскоре стала управляющим огромным магазином на Вандомской площади.

Когда я во время своего первого приезда в Париж пришла к ней на работу, тетка надела мне на шею огромное екатерининское изумрудное колье, а на палец – кольцо с громадным зеленым изумрудом.

Правда, предложила положить руку на бархатную подушечку, так как изумруд – очень хрупкий камень.

Через тетю поступали все заказы от шахов и королевских семей. Со всеми именитыми и значимыми клиентами дела вела именно Кетеван.

Она так и не вышла замуж. Говорила, что должна выйти только за грузина. И была слишком придирчива – этот не так сидит, этот не так вилку держит. «Вот и осталась старой девой», – сетовала она.

В Тбилиси жила одна женщина, Русудан Микеладзе, красавица, которая тоже не вышла замуж. И когда мы, девчонки, принимались подшучивать над ней, она отвечала: «Вам бы хотя бы раз побывать в тех объятиях, в которых была я». Она, как оказалось, всю жизнь хранила верность одному мужчине.

Русудан была уникальной личностью, живущей в собственном мире. Могла, например, приехать на Ленинградский вокзал в Москве и обратиться к кассиру с вопросом: «Скажите, когда отправляется поезд на Петербург?»

А в купе принималась рассказывать о том, каким человеком был президент независимой Грузии Ной Жордания. А далее следовали вздохи о том, как могла бы жить страна, не случись «этого рыжего коротышки, который взобрался на трибуну и прокартавил: «Есть такая партия!» Разумеется, попутчики в ужасе выбегали в тамбур, только бы не слушать антисоветские речи о Ленине.

В Тбилиси Русудан работала заведующей библиотекой в театральном институте. Когда нас, студенток, режиссеры Миша Туманишвили и Како Двалишвили приглашали в ресторан, мы всегда звали с собой и Русудан. Тогда ведь для незамужней девушки появление в ресторане с мужчиной считалось моветоном.

Русудан Соломоновна неизменно пыталась отказаться:

– Чего я, старуха, с молодежью поеду?

Но мы не отступали:

– Седая голова облагораживает компанию.

И если она соглашалась, то все вместе ехали в ресторан.

Я как-то спросила тетю Мию, может, и она, как Русудан, хранит верность каким-то объятиям? Но она ничего не сказала в ответ.

Моя мама очень трепетно относилась к чистоте. И всегда волновалась, хорошо ли помыты, скажем, фрукты. Так тетя Мия отвечала ей: «Фрукты вымыты так же тщательно, как старая дева».

Жила Мия Дадиани в огромной пятикомнатной квартире в шестом округе Парижа на рю Гюстав Шарпентьер. Специально для гостей у нее было выделено две комнаты. Я, когда приезжала в Париж, останавливалась у нее.

Однажды, когда я была в Париже вместе с дочерью, в гости пришла Мери Шарвашидзе. И, увидев мою дочь, предложила ей стать моделью для Vogue. У дочери были идеальные параметры.

Но когда я об этом предложении сказала по телефону маме, она в категоричной форме запретила: «Как это так, внучка Бабо Дадиани – и ходит по подиуму!»

Кстати, когда я первый раз приехала в Париж, то привезла из Грузии сыр гуда. Так тетя спрятала его от меня и сказала: «Я тебя вообще кормить не буду. Ты такая толстая, что я тебя никому показать не могу, смеяться будут».

Я сидела на строгой диете. А тетя каждый день ставила меня на весы и очень радовалась, когда стрелка показывала минус сто – двести граммов.

Но потом в Париж приехал младший мамин брат, Симонико. В первый же вечер он зашел в комнату, где я спала, внес свое постельное белье и сказал: «Я тоже тут лягу. Будем всю ночь сплетничать».

И правда, мы втроем – я, Мия и Симонико – часов до четырех утра разговаривали. Потом тетя не выдерживала и уходила спать. А Симонико хитро подмигивал мне, и мы начинали пировать. Доставали сыр, дядя приносил горячие французские багеты, и мы уплетали их с чаем.

Утром Мия, снова поставив меня на весы, никак не могла понять. Вроде бы вчера кроме мяса с овощами я ничего не ела, а поправилась.

Мы с Симонико переглядывались и улыбались своей маленькой тайне.

Кетеван прожила долгую жизнь – она умерла в 1996 году в возрасте 82 лет.

Младший мамин брат Симонико стал художником. И довольно успешным. На международном конкурсе в Вашингтоне завоевал вторую премию.

Симонико не был женат, но на фотографиях он всегда стоит с очень красивыми женщинами. Его не стало в 1975 году в Сан-Франциско.

Вторая жена дедушки, Мери Церетели, та самая, которая и родила деду троих детей, тоже прожила долгую жизнь. Дедушка умер в 1939 году, а бабушка – в 1968 году. Я ее очень хорошо помню. Когда приехала в Париж, то основной гаммой моей одежды был черный цвет. Так Мери возмущалась: «И почему это вы, грузины, так любите носить все черное?»

Бабушка дожила до 88 лет.

А еще у мамы был родной брат – от ее рано умершей матери, первой жены Коки Дадиани.

Его звали Михаил. Он родился в 1899 году.

Когда Грузия была независимой республикой, Михаил учился в юнкерском училище. И во время наступления 11-й Красной армии, которой командовал Серго Орджоникидзе, дядя вместе с другими юнкерами защищал Тифлис.

Он вспоминал, что, когда отряд юнкеров шел по проспекту Руставели в сторону Коджори, горожане подходили к юношам и вкладывали им в карманы табак, конфеты.

Михаил был кавалеристом. Не один раз он попадал под обстрел, но ни одна пуля в него не попала.

Он вообще был словно заговоренный – ни пуля, ни болезни его не брали. В Коджори юнкера были в феврале 21-го, всюду лежал снег. И когда им приходилось падать на землю, вся одежда тут же промокала от снега, а потом замерзала. Многие заболевали. А Михаил даже не простудился.