Элли вновь взглянула на гуляющих и увидела маму. Она пробиралась вдоль длинной очереди ребятишек, выстроившихся к киоску с мороженым. При виде ее у Элли дрогнуло сердце, и она обернулась к Квинн, которая вдруг притихла.

– Мне нужно пойти к ней и поговорить, – сказала Элли. – Но мы обязательно встретимся позже.

Квинн кивнула:

– Как всегда.

Выйдя из магазина, Элли торопливо, чтобы не струсить, зашагала по улице. Она собралась с духом, готовясь ловить на себе любопытные взгляды. Она сама была свидетельницей того, как молниеносно и широко разлетелась история с Грэмом и фотографом, и если прессе стало известно и ее имя, не говоря уж об имени ее отца, надеяться на то, что во всем городе осталась хотя бы одна живая душа, которая была бы не в курсе, явно не стоило.

Ее действительно провожали взглядами. Однако она заметила одно странное обстоятельство: казалось, все эти взгляды были нацелены не столько на нее, сколько в пространство рядом с ней; полные надежды и ищущие, они словно огибали ее. Всех интересовала не она, поняла вдруг Элли. Всех интересовал Грэм.

Она с трудом подавила желание расхохотаться. Квинн была права. Никого не волновало, кто ее отец и почему они приехали в этот городок. Всех будоражил тот факт, что знаменитый актер, которого волей судьбы занесло к ним, выбрал одну из них. И теперь они хотели увидеть это собственными глазами.

Мама, остановившись перед одним из столиков спиной к Элли, подлила себе в стакан лимонада. Когда она обернулась, рука, державшая кувшин, слегка дрогнула, но вместо заслуженного гнева, который Элли ожидала увидеть на ее лице, на нем не отразилось ничего, кроме огромного облегчения.

– Где ты была? – спросила она, ставя кувшин на стол. – Я повсюду тебя ищу. – В ее глазах застыл еще один вопрос, но вслух она его задавать не стала. Вместо этого она развернулась и взяла из стопки на столе картонную тарелку со звездно-полосатым узором. – Пойди возьми себе чего-нибудь поесть. Нам нужно доделать кое-какие дела.

В животе у Элли заурчало. Она плюхнула себе в тарелку щедрую порцию картофельного салата и макарон, водрузила поверх всего этого хот-дог и кекс, потом прихватила стакан с лимонадом и двинулась следом за мамой к клетчатому покрывалу, которое они использовали каждый год.

– А где Бублик? – спросила она, усевшись с поджатыми ногами на покрывало и расставив перед собой еду.

– Я отвела его домой, после того как он стащил второй гамбургер.

Элли рассмеялась, крутя в руках кексик с белой глазурью, поверх которой был нарисован крошечный американский флаг.

– Ты была здесь весь день?

Мама ничего не ответила. Она устроилась напротив Элли, обеими руками держа голубой стаканчик с лимонадом.

– Ты свой телефон хоть изредка проверяла? – спросила она с серьезным видом.

Элли покачала головой:

– Я его потеряла.

Она понимала, что последует дальше, и понимала, что́ должна сказать, но простое «извини» не казалось ей даже отдаленно достаточным. Она выдала секрет, который красной нитью проходил сквозь их жизнь. И теперь события начали развиваться в точности так, как предсказывала мама, и не в силах Элли было это изменить. Возможно, то, что весь упор в новостях делался на Грэма, должно было смягчить удар, а возможно, и нет. Но она понимала, что это не главное, и сглотнула, ожидая продолжения с забытым кексом в руке.

– То, что произошло вчера вечером, – начала мама, тщательно подбирая слова, – с Грэмом и тем фотографом… Ты уже знаешь, что это попало в новости?

Не смея поднять на нее глаза, Элли кивнула, внимательно разглядывая смазанный краешек флага на глазури кекса. Она не знала, что ответить, но откуда-то изнутри вдруг поднялась волна слов, и Элли поняла, что слишком устала, чтобы сдерживаться.

– Прости, мама, – прошептала она, и слова полились из нее сами, хриплым сдавленным потоком, сметя солоноватый ком в горле, душивший ее. – Это моя вина. Ты предупреждала меня, что так все и будет, но я просто не смогла… не смогла этому сопротивляться. Я ведь не все это время с ним встречалась. Я перестала. Но не видеться с ним было ужасно. Я была совершенно раздавлена. А потом все началось снова. Но в этой истории с фотографом почти нет его вины. Он лишь пытался защитить меня от них. Они вели себя ужасно. Как ты и говорила.

Она уже почти плакала, обессиленная эмоциями. Мама сидела напротив и с напряженным лицом смотрела, как Элли изливает ей душу. Элли не могла понять, что это – гнев, беспокойство или что-то совершенно иное. Она перевела дух, прежде чем продолжать.

– Это было ужасно, – сказала она. – У него не было выбора. Сегодня утром они еще не разнюхали, что это я была с ним, и я думала, что все обошлось, но, как выяснилось, все-таки не обошлось, и мне очень жаль, что так вышло. Я понимаю, что теперь начнется настоящий дурдом и что я, наверное, все испортила, но я не нарочно, и мне действительно очень жаль.

В первое мгновение не последовало никакой реакции. Мама просто сидела молча, глядя на Элли. На картонных тарелках между ними стыла нетронутая еда. Потом мама наклонилась вперед.

– Ничего ты не испортила, – произнесла она негромко, и Элли открыла было рот, чтобы возразить, но мама покачала головой. – Предпочла бы я, чтобы этого скандала не было? Разумеется. Этой страницей моей жизни я не слишком горжусь, и когда я уехала из Вашингтона – от твоего отца, – у меня было такое чувство, как будто я спасаюсь бегством, а это не слишком достойная вещь.

Мама с задумчивым видом умолкла. Небо потемнело еще на несколько тонов, и за спиной у нее, моргнув, зажглись рыжие фонари по краям скверика.

– Но посмотри, что произошло, – сказала она, обведя рукой вокруг себя. – Мы перебрались сюда. А самый важный итог этой истории – это то, что у меня есть ты. Разве я могла бы об этом сожалеть?

Элли закусила губу. Весь день она провела в поисках отца, точно Ахав, охотящийся за китом. И лишь сейчас поняла, что все это время искала не то, что было ей нужно. На самом деле у нее было куда больше общего с Дороти из «Волшебника из страны Оз». И искала она всего-навсего свой дом.

Она опустила глаза, пытаясь решить, стоит ли признаваться, где она провела сегодняшний день, или нет. Проще всего было сделать вид, что ничего этого никогда не было, начисто стереть из памяти образ отца. Думать об этом было больно даже сейчас, а уж обсуждать эту тему – рассматривать ее со всех сторон, анализировать и спорить о ней – было последним, чего ей хотелось.

Но вокруг было уже нагромождено столько лжи – про Грэма, про Гарвард и про лодку, – к тому же этот вопрос был слишком серьезным, чтобы его скрывать, слишком важным, чтобы его утаивать. Она опустила голову и принялась разглядывать тарелку с нетронутой едой.

– Я видела его сегодня, – произнесла она негромко.

Она уже собралась продолжить, уточнить, кого имела в виду под «ним», но по выражению маминого лица поняла, что это излишне. Она сидела по-турецки напротив Эл ли с картонной тарелкой с кукурузным початком на коленях, и, когда она распрямилась, цепенея, кукуруза скатилась на покрывало. Мама не сделала ни малейшей попытки ее подобрать, и тогда Элли сама подняла ее, стряхнув крошки с покрывала, и с виноватым видом положила обратно на тарелку.