Муди был в бешенстве от своих родственников, своих собственных племянников. Неожиданно Махтаб и я стали единственной его опорой. Сейчас мы втроем оказались покинутыми и ненужными в этом несправедливом и жестоком мире.

Мы уложили Махтаб и долго разговаривали.

– Я помог Резе получить образование, – жаловался Муди, – давал ему все, в чем он нуждался. Я дал ему деньги, машину, помог приобрести дом. Я оплатил операцию Маммаля. Я всегда предоставлял моим родственникам все, что они хотели. Когда они звонили в Америку и просили одежду, я высылал ее. Они забыли обо всем, что я для них сделал, а сейчас они хотят меня отсюда выбросить!

Потом он добрался до Насерин.

– А эта Насерин! Она просто глупа: ей вовсе не нужно постоянно закрываться. Почему она не может быть такой, как Эссей? Конечно, им было очень удобно с нами. Ты убирала, готовила и меняла пеленки Амиру. Ты занималась всем. Какая она мать и жена? А сейчас лето, у нее каникулы, ей не надо ходить на занятия в университет и ей не нужна уже нянька, поэтому они решили избавиться от нас! А нам некуда идти, у нас нет денег.

Мне странно было слышать эти слова. Прежде Муди, движимый мусульманским рвением, осуждал Эссей за то, что она небрежно закрывала лицо, и, напротив, хвалил Насерин.

Я выразила ему свое сочувствие. «Будь я на месте Насерин, ни за что не согласилась бы на присутствие Муди в своем доме», – подумала я. Но полностью заняла позицию мужа, как он того ожидал. Я снова была его союзницей, бесстрашным товарищем, его самой заинтересованной сторонницей. Я всячески старалась обласкать его неискренними, но желанными для него признаниями.

– У нас на самом деле нет денег? – поинтересовалась я.

– Да. Мне по-прежнему не платят. До сих пор не улажены формальности.

Я не поверила ему, но вслух спросила:

– Куда мы должны переехать?

– Маджид предложил, чтобы мы подыскали себе квартиру, и они с Маммалем будут оплачивать.

С большим трудом мне удалось скрыть радость. Теперь уж мы уйдем из этой тюрьмы, ведь Муди дал слово Баба Наджи. Кроме того, я знала, что о возвращении в дом Амми Бозорг не может быть и речи. Жить с родственниками не входило в планы Муди, уж очень они оскорбили его достоинство.

В глубине души я надеялась, что Муди подумает о возвращении в Америку.

– Они тебя не понимают, – мягко говорила я. – Ты столько для них сделал. Но оставим это. Все как-нибудь устроится. В конце концов, нас трое.

– Да, – сдавленно ответил он и обнял меня, потом поцеловал. В последующие несколько минут мне удалось забыть о действительности. Мое тело стало единственным инструментом, каким я пользовалась для обретения свободы.

В поисках дома мы бродили по грязным улицам в сопровождении посредника. Все, что нам было предложено, находилось в ужаснейшем состоянии. На протяжении десятков лет к этим жилищам не прикасалась не только кисть маляра, но и даже метелка.

Я наблюдала за Муди. Потребовался почти год, чтобы он наконец-то избавился от сантиментов детства и начал замечать нужду, которую его земляки считали нормой. Ему уже здесь не нравилось.

Вокруг его шеи сжималась петля случайных стечений обстоятельств. Хотя по-прежнему он занимал престижную должность в клинике, однако врачебную практику вел нелегально: он не мог убедить антиамерикански настроенные власти признать его диплом; был не в состоянии получить свою зарплату; не мог обеспечить семье благополучие.

Муди коробило также и то, что он должен подчиняться желаниям старейшины рода. Баба Наджи имел приятеля-посредника по найму недвижимости. Тот показал нам квартиру по соседству с домом Маммаля, но она нам не понравилась, и мы отказались. Это послужило поводом для острой дискуссии Муди и Баба Наджи.

– Там нет двора, – объяснял Муди. – Махтаб нужно где-то играть.

– Это не так важно, – ответил Баба Наджи. Потребности и желания детей его вообще не интересовали.

– Там нет мебели, – продолжал Муди.

– Это неважно. Вам не нужна мебель.

– Но у нас же ничего нет, – стоял на своем Муди. – Нет плиты, холодильника, стиральной машины. Нет даже ни одной тарелки или ложки.

Я была поражена и удовлетворена аргументацией Муди. Он хотел, чтобы у Махтаб был двор, чтобы у меня было все необходимое. Ему хотелось, чтобы у всех что-нибудь было, а не только у него. И он стремился ко всему этому так сильно, что готов был воспротивиться старейшине рода.

– Это неважно, – повторял Баба Наджи. – У вас будет своя квартира, а мы дадим вам все необходимое.

– Та'ароф, – отрезал Муди, почти крича на святого мужа. – Все это лишь та'ароф.

Баба Наджи вышел в ярости. Муди боялся, что зашел слишком далеко.

– Нам нужно как можно быстрее найти квартиру, – сказал он. – Следует подыскать что-нибудь приличных размеров, где бы я смог открыть кабинет и начать зарабатывать хоть немного денег.

После минутного раздумья он озабоченно добавил:

– Необходимо получить наши вещи из Америки.

Родственник Муди Реза Шафии был анестезиологом в Швейцарии. Его периодические визиты к родителям всегда были поводом для больших торжеств. И когда мы получили приглашение на обед, даваемый в его честь, Муди пришел в неописуемый восторг. Поскольку он сейчас работал в клинике и собирался открыть частный кабинет, профессиональные разговоры представляли для него особый интерес.

Нам очень хотелось вручить Резе Шафии подарок, и мы с Махтаб отправились его покупать, но магазин был закрыт на время молитв.

– Подождем здесь, – сказала я, указывая тень под деревом. – Очень жарко.

Невдалеке мы заметили группу пасдаров – грузовик, заполненный мужчинами в мундирах, и «пакон» с четырьмя женщинами-полицейскими. Машинально я подняла руку к лицу, чтобы удостовериться, что ни одна прядь волос не выбилась из-под русари. «На этот раз они не привяжутся ко мне», – сказала я себе.

Нам скоро надоело ожидать, и мы снова подошли к магазину, желая посмотреть, нет ли где расписания его работы. Тут же «пакон» рванул с места и со скрежетом тормозов остановился возле нас. В мгновение ока выскочили четыре пасдарки. Говорила только одна.

– Ты не иранка? – спросила осуждающе она по-персидски.

– Нет.

– Откуда ты приехала?

– Из Америки, – ответила я по-персидски.

Она говорила резко и быстро. И я вынуждена была обнаружить мое ограниченное знание языка.

– Не понимаю, – отозвалась я.

Это еще больше распалило пасдарку. Она выплеснула на меня всю свою злобу на этом непонятном мне языке, пока Махтаб не перевела ее слова.

– Я хочу знать, почему ты не понимаешь, – перевела Махтаб и добавила: – Она говорит, что вначале ты говорила по-персидски.