Сейчас русские наносили урон германской армии точно таким же образом, как мы делали это с ними в 1941-м и 1942 гг. в периоды наших великих побед. Из-за упорства Гитлера наши генералы не могли предпринять меры, столь необходимые для того, чтобы избежать окружения целых армий. Наступление столь огромного масштаба перерезало наши передовые линии, противник проник в глубокий тыл и отрезал колоссальное количество людей и военной техники, вынудив к массовой сдаче в плен или уничтожению пойманных в ловушку соединений.

В Бобруйском котле далеко к югу от нашей позиции в Юхнове окруженные дивизии были разгромлены и ликвидированы. Уцелевшие в этих гигантских котлах, которые образовались в первые дни июля, очутились на своем горьком пути в ГУЛАГе и лагерях для военнопленных.

Причины крушения Центрального фронта очевидны. У нас просто было слишком мало солдат, танков и резервов, чтобы удерживать огромные территории на Востоке, а наш Верховный главнокомандующий в Берлине отказывался смириться с этой реальностью. Уже не было в наших войсках дивизий той мощи, которые одерживали победы ранее. Полки, которые обычно состояли из трех батальонов, сейчас содержали только два значительно ослабленных батальона. Саперные части и артиллерийские полки точно так же были ослаблены, понеся потери либо лишившись части состава, переданного в пехоту.

В Германии в пределах самого рейха вновь и вновь формировались дивизии в попытке удержать многочисленные фронты против все усиливающегося врага, но старые дивизии, воевавшие на фронте с самого начала, никогда не получали полного возмещения значительным потерям, понесенным за годы боев. Одна из наиболее серьезных проблем, с которыми сталкивались солдаты на уровне подразделений, заключалась в том, что самые опытные офицеры и унтер-офицеры были либо убиты, либо получили на фронте серьезные ранения, и их с нами уже не было.

Кроме того, вермахт никогда до конца не разрабатывал и не изучал тактику и методы отступления. Германского солдата учили рассматривать отступление единственно как поражение, не сулящее никаких преимуществ. Даже в ранние годы в рейхсвере изучение отступления, которым часто можно было бы пользоваться к нашей выгоде, не поощрялось. После 1936 г. из учебного расписания были вычеркнуты даже планы занятий по обучению отхода с боем. «Атаковать» и «стоять» – вот единственные методы ведения военных действий, которые вдалбливались в нас. В этом смысле вермахт вступил в эту войну неподготовленным.

Крушение группы армий «Центр» в июне и июле привело к хаосу. Это четко проявлялось в том, как на дорогах и мостах наблюдалось бесчисленное количество частей, бегущих в тыл, похоже, без командования и без управления, а в это время другие ослабленные части стремились пробиться сквозь эти толпы в направлении фронта, чтобы вступить в бой с атакующим противником. Некоторые разбитые соединения поддались панике и устремились на запад пешком и на автомашинах всевозможных типов. Замешательство, охваченные паникой солдаты, заторы и помехи всякому движению на проходимых дорогах ранее считались бы немыслимыми вещами, но развал дисциплины и порядка стал реальностью.

Русские получили возможность увеличить беспорядок и замешательство, осуществляя постоянные воздушные налеты, в которых авиация бомбила и расстреливала всех на грунтовых и железных дорогах, в результате чего разбитые, деморализованные остатки когда-то гордых полков разбегались на своем пути в разные стороны. Стратегические резервы не могли пробиться через этот хаос к фронту и оставались скованными в мешанине автомашин и людей. Стало невозможным передвижение целых соединений. А самый высокий командир, на совесть которого следует отнести эту катастрофу, здесь не присутствовал, чтобы увидеть, до чего довели его решения. Как всегда, основная тяжесть этих ошибок падала на плечи солдат на фронте, которые за это платили своей жизнью.

Развал Центрального фронта оказал сильное воздействие как на группу армий «Север», так и на XXX армейский корпус на юге. В конце июня правый фланг войск противника прорвал нашу оборону в районе высот перед Полоцком. 132-я пехотная дивизия удерживала широкий сектор фронта перед Юхново-Москачево и на участке Великая. Ночью с 28 на 29 июня выдвинулся вперед полицейский полк для того, чтобы сменить потрепанных гренадер, удерживавших позиции I батальона 437-го гренадерского полка. Во 2-й роте нас осталось 60 человек, и мы отползли от своих окопов по болотистой местности, которую мы неделями удерживали под натиском превосходящих сил противника. Мы прошли мимо танка, подбитого еще в зимних боях, его борта уже покрылись ржавчиной, а люки были раскрыты настежь, как зияющие раны, и мы медленно двигались через болото по извилистой расщепленной и обожженной гати. Котелки, саперные лопатки и прочие вещи тихо позвякивали о стальные шлемы, висевшие на наших поясах, а иваны посылали пули вслед нам, уходящим.

В 5 километрах позади линии фронта батальон собрался на краю небольшой рощи, которая создавала видимость укрытия от вездесущей авиации. Наш ротный фельдфебель Новотны накормил нас горячей едой и снабдил некоторыми мелочами, которые мы были не в состоянии получить за недели, которые находились на передовой. Несколько часов мы просто сидели на обочине дороги или лежали под истерзанными соснами, наслаждаясь первыми теплыми лучами раннего утреннего солнца. Это было просто роскошью вновь иметь возможность стоять во весь рост, ничего не опасаясь, снова наслаждаться свободой передвижения, не боясь встретиться с пулей снайпера.

Обязательная бутылка шнапса совершала свои круги. Молодые и менее опытные гренадеры, недавно прибывшие в поредевшую роту, немедленно отказывались от обжигающего самодельного напитка, оставлявшего непривычное покалывание в горле. Этой редкой прелестью мы были обязаны таланту фельдфебеля Рорера, который умело соорудил перегонный аппарат из разбитой русской полевой кухни, которую мы захватили во время Крымской кампании. Печь он переделал для нашего пользования с помощью сложного сплетения медных трубок и кусочков резиновых топливных шлангов, а загружал он ее порциями картофеля и ревеня, подобранными в брошенных деревнях или захваченных в партизанских тайниках.

Передавая друг другу бутылку, мы ощущали подсознательную связь, которая знакома только уцелевшим. Вместе мы познали и ветер, и жару, жизнь и смерть. Мы пережили грады бомб и снарядов. Мы ухаживали за своими ранеными, хоронили погибших и шли вперед навстречу новой схватке, зная, что в конечном итоге придем к концу своего пути. Большинство из нас было обязано жизнью умению и самопожертвованию других бойцов из нашей роты, многих из которых уже не было с нами. Мы, оставшиеся в живых, лежали на русской земле, запах которой и прикосновение к которой стали такими знакомыми, и дремали под летним солнцем.

Пока мы спокойно лежали маленькими группами, поглощая шнапс и погрузившись в дискуссию о вещах, не связанных с войной, нашу идиллию прервал ритмичный храп приближающихся лошадей. Сидя прямо, я заметил, что к нам подъезжает недавно прибывший в дивизию обер-лейтенант Кацман вместе с несколькими офицерами штаба полка. Он остановил свою лошадь в нескольких метрах от места, где я сидел. Поднявшись и застыв в стойке «смирно», я собрался и отдал ему честь, стараясь оказать ему уважение, насколько это было возможно в данной обстановке.