Здание давно требовало ремонта. Стены были покрашены в ядовитый оттенок тошнотно-зеленого, и все вокруг воняло прокисшими дрожжами из соседней хлебопекарни. «Зеленые поля» были ужасны. Позади здания ютился небольшой дворик, чтобы обитатели могли там гулять, но там не росло ни травинки. Я забирала Орвина оттуда хотя бы раз в неделю. Мы шли в ближайший парк, играли в шахматы, и даже при том, что он не помнил больше моего имени, я была уверена, что он узнает меня.

Присев в парке, мы слушали шелест ветра в листве.

– Ты все еще слышишь это? – спросила я.

– Что – это, куколка?

– Музыку.

– Да-а, слышу. Я всегда ее слышу.

– Как ты думаешь, что может означать, если я больше ее не слышу?

Он съел моего слона.

– Шах. Я не знаю, что это значит. Может, ты просто плохо слушаешь?

Как получается, что он всегда выигрывает? Я сделала ход королем.

– Я слушаю.

– Нет, ты слишком занята тем, что жалеешь сама себя.

– Я никогда не жалею сама себя.

– Может, раньше и нет, а сейчас да. Шах и мат.

Я сложила доску. Мы играли на плохонькой картонной доске с пластмассовыми фигурками, которая складывалась и помещалась в мою сумку.

– Я не жалею себя. Просто я устала и мне грустно.

– Почему тебе грустно?

Я посмотрела Орвину в лицо. Сейчас мне было трудно считать его одним из пациентов «Зеленых полей», потому что он казался совершенно вменяемым и разумным. Но иногда он все забывал и спрашивал, когда надо идти в магазин, который, к сожалению, был закрыт уже более десяти лет. Сегодня у него был один из хороших дней, но он с легкостью мог в любую минуту снова соскользнуть в забывчивость.

– Ты бы хотел не возвращаться в «Зеленые поля»?

– Грейс, дорогая моя, позволь мне напомнить тебе одну пословицу.

Я опешила. Он не называл меня по имени… Я уж и не помнила, сколько лет.

– Да, конечно.

– Я считал себя бедняком, не имея ботинок, но потом встретил человека без ног…

Я глупо улыбнулась.

– Я все-таки жалею себя, да?

– Более того. Ты неблагодарна. У тебя прекрасная дочь, отличная работа, и человек, которого ты всегда любила, вернулся в твою жизнь.

– Да, но он больше не хочет меня.

– Захочет. Просто будь собой. Найди музыку.

Этим вечером мы с Эш ужинали у Тати. Тати пыталась освоить домашнее хозяйство. Она наконец нашла мужчину, с которым хотела встречаться, и собиралась произвести на него впечатление. Мы с Эш не в первый раз играли роль ее подопытных свинок, и не могу сказать, что это приносило нам радость. Готовила Тати ужасно. Точка.

Тати подошла к столу с большим блюдом:

– Таджин из ягненка с кускусом по-мароккански.

– Ой, Тати, я терпеть не могу есть ягненка.

Она казалась оскорбленной:

– Это еще почему?

– Они слишком милые, чтоб их есть.

– Ничего, этого больше милым не назовешь.

Покачав головой, я положила себе совсем немножко. Эш, сморщив нос, положила себе еще меньше, а Тати бегала вокруг и искала штопор.

– Можно мне вина? – спросила Эш.

– Нет, – ответили мы с Тати хором.

– Ну глоточек? Папа сказал, когда мы будем у него обедать, он даст мне немножко попробовать.

– А ты уже зовешь его папой? – спросила Тати.

– Ну, не прямо в лицо, но как еще мне его называть? Мэтт? Он же не виноват, что у него не получилось быть моим папой.

– А он хочет, чтобы ты его так называла? – осторожно спросила я.

– Мне кажется, он не возражает. Он хочет приходить ко мне в школу и познакомиться с моими друзьями.

– Мне кажется, он будет рад, что ты его так называешь. Бедолагу и так обокрали – он пропустил все твое детство, – заметила Тати.

– Что случилось с твоим мужененавистничеством? – вспылив, отрезала я.

– Я перевернула страницу. Тебе бы тоже не помешало.

– Зови его папой, если хочешь, – сказала я Эш, протягивая ей мой бокал. – Один глоток.

Она отпила крошечный глоточек и наморщила нос:

– Фу.

Тати мечтательно подняла глаза к потолку:

– Мне так нравится, как он одевается.

Я закатила глаза.

– А вы дружили с моим папой тогда, в колледже? – спросила Эш у Тати.

– Ну конечно. Твои мама с папой были неразлучны, так что, если я хотела видеть Грейс после занятий, я была вынуждена общаться с ним тоже. Но мы отлично ладили, и нам было весело. – Обернувшись ко мне, Тати вдруг добавила: – Кстати, о добрых старых временах. Я думаю, тебе хорошо бы прийти порепетировать с нами на той неделе после школы.

– С чего вдруг? – спросила я с набитым кускусом ртом.

– Нам нужен виолончелист.

– Конечно, иди, мам. А я могу после школы пойти к папе. Он теперь работает дома и звал меня приходить к нему после школы когда захочу.

– Тати, я не знаю. Не уверена, что играю на нужном уровне.

Меня беспокоила готовность, с которой Эш привязывалась к Мэтту. Я только сейчас осознала, как отчаянно она тосковала по Дэну.

– Эш, как так получилось, что ты уже так привыкла к своему отцу? Вы с ним едва знакомы.

– Не знаю, – ответила она.

– Я боюсь, ты пытаешься таким способом выместить свое горе, – сказала я.

– Мам, я думаю, ты анализируешь много лишнего. Я смотрю на него и вижу себя. Мне с ним комфортно. Плюс ко всему он очень милый и хочет быть частью моей жизни. Не надо рушить все это только потому, что ваши с ним отношения пошли к чертям.

– Я сделаю вид, что не заметила твоего хамства. – Хотя она, возможно, была права.

Мы все еще гоняли по тарелкам кускус с ягнятиной. На вкус он был таким же жутким, как и на вид. Наконец Тати первая отложила вилку.

– Ну что, ребята, закажем гамбургеры или еще что-нибудь?

Мы с Эш с готовностью закивали.

– Ты лучше приготовь спагетти, – посоветовала Эш. – Прошлый раз они у тебя получились.

– Эш, это была доставка, – сказала я, а Тати рассмеялась.

– О-о, – покраснев, буркнула Эш.

– Да ладно, – сказала Тати. – Давайте закажем гамбургеры.

Всю неделю после школы я репетировала с Тати в Нью-Йоркской филармонии. Эш каждый день ходила к Мэтту, и после, перед сном, подробно рассказывала мне, чем они занимались. Она просто влюблялась в него, как бывает у девочек с их отцами. Да и как она могла этого не делать? Я была рада, но мне было больно за наши отношения с Мэттом.