Иков с исправником выскочили на Тверскую и не заметили беглянку.

– Свисти, ваше благородие! – сказал купец.

Исправник в ответ выругался.

– Куда свистеть, кого ловить, постовых только зазря дергать… Не уйдет! – И он бросился в толпу.

Петляя, Агата сумела оторваться. Она свернула с Тверской налево, в Камергерский переулок. Здесь прохожих было куда меньше. Медлить нельзя. Она не бежала, но торопилась так, что на нее оглядывались. Добралась до Большой Дмитровки, свернула не направо, в сторону гостиницы «Лоскутная», а налево, обратно к полицейскому дому.

Исправник с городовыми выбежали на тот же угол, не зная, куда двигать.

– Ты давай к гостинице, а мне оставь одного служивого, и мы в другую сторону махнем, – предложил Иков.

Спорить было некогда. Исправник отправился вниз по Большой Дмитровке, а купец с городовым побежали в противоположную сторону.

Между тем Агата уже добралась до Космодамианского переулка, на который выходил полицейский дом, и скорым шагом прошла мимо того места, где ее заперли в клетку. Она перебежала Тверскую у дома генерал-губернатора, миновала парадный вход и свернула в Большой Чернышевский переулок.

Иков с городовым еще на той стороне Тверской заметили ее шубку и шляпку.

– Ну, служивый, поднажми, с меня причитается, – с этими словами Иков бросился чуть ли не под колеса пролеток. Городовой рванул следом.

К долгому бегу Агата не привыкла. Запыхалась, наглоталась морозного воздуха, сильно устала. И замедлила шаг. Но, оглянувшись, заметила бегущих за ней купца с городовым. Гонка началась сначала. До угла было далеко. Подхватив юбку и уже не думая о прохожих, Агата побежала из последних сил. Она свернула в Малый Чернышевский переулок, перебежала Леонтьевский, выскочила в Малый Гнездниковский и бросилась прямиком к спасительному убежищу.

Купец с городовым появились в переулке, когда за Агатой захлопнулась дверь. Иков огляделся. Вроде бы деваться мерзавке некуда. Но ее нигде не видно. Впереди казенное здание в три этажа, Икову знакомое. Не побежит же она спасаться в канцелярию обер-полицмейстера, а тем более в сыскную полицию. Такое и представить невозможно.

– Давай вперед! – приказал Иков и первым побежал в Большой Гнездниковский переулок, выходивший на Тверскую. Наверняка девка туда направилась…

Не помня себя, Агата взбежала на третий этаж и оказалась в приемном отделении. При ее появлении Лелюхин изобразил радостную мину, а Кирьяков опустил взгляд в бумаги. Агату уже ничто не могло остановить. Не уняв дыхание, она подошла к столу чиновника.

– Господин Кирьяков, извольте встать… Перед дамой…

Застенчиво улыбаясь, Кирьяков привстал согбенный, держась за край стола. Будто могло снести ветром.

От души размахнувшись, Агата влепила ему такую звонкую пощечину, что Лелюхин охнул, а Эфенбах выглянул из кабинета.

– Вам должно быть стыдно, чиновник Кирьяков, – сказала она, помахивая, чтобы остудить отбитую ладошку. – Стыдно продаваться за купеческий обед. Я воровкой была, но собой не торговала… Чего и вам желаю…

Развернувшись, она приветливо улыбнулась Эфенбаху.

– Дорогой Михаил Аркадьевич, сегодня такое прекрасное утро!

Начальник сыска в этом сильно сомневался.

– Ах, плутовка-морковка, вы это каким же кульбитом эдак сподручились? – спросил он, указав на Кирьякова, который сжался комком.

– Не стоит вашего внимания, – ответила Агата, играя глазками. – Мелкие шалости.

Михаил Аркадьевич поманил ее к себе.

– Ну занеси мое слово в осознание: наживешь в нем врага смертоносного, – шепотом проговорил он и подмигнул.

– Ничего, как-нибудь переживу… А вам я могу быть чем-то полезной?

Помощь Эфенбаху ой как нужна была. Да только что может милое создание.

– Не с того плеча дрова рубить, с какого голову снести, – ответил он.

Народная мудрость была столь глубока, что Агата утонула в ней. Она оглянулась на приемную часть.

– А где Пушкин ваш? Опять спит?

Кулак Эфенбаха наглядно показал, где у него Пушкин.

– Только пусть явится, сокол быстроглядный! Уж перья-то ему наткём!

Угроза была слишком правдивой. Чутье ей подсказало. А сердце подтвердило.

– Хотите милую сплетню? – Агата была сама невинность. – Представьте, вчера на рулетке некая дама взяла и выиграла целую кучу денег… Что-то больше двухсот тысяч… если бы не видела собственными глазами – не поверила бы.

Вот теперь Михаил Аркадьевич проявил настоящий интерес.

– Кто такая? Откуда? С чем взялась?

Чтобы занять время, Агата подробно, как наблюдательная женщина, описала неизвестную ей даму. Не забыла отметить, что деньги та завернула в платок, а потом уехала на пролетке в неизвестном направлении. Только след простыл.

– Так оно вот куда выходит, – задумчиво протянул Эфенбах. Подробности сходились: крупье уже подробно рассказал, как выглядела победительница рулетки. Да только что в этом проку…

– Михаил Аркадьевич, не возражаете, если я воспользуюсь вашим гостеприимством и дождусь Пушкина? – выходить на улицу, где бродят страшный купец с городовым, Агате расхотелось.

– Чего уж там, сиди, пока сидится… – И Эфенбах вернулся к себе.

Подмигнув Лелюхину, Агата отодвинула стул и уселась за столом Пушкина. Как раз, чтоб взгляд прожигал спину Кирьякова. Прожигал до самой мелкой душонки его. Обиды Агата прощала, но забывать не умела. Всем мужчинам. Ну разве кроме одного-единственного…

11

Общежитие в Мерзляковском переулке предназначалось для барышень, которые хотели зарабатывать на жизнь своим трудом. Вместо привычной стези жены или матери, прачки или модистки, актрисы или певицы, бланкетки или воровки, они избрали путь учительниц словесности, математики, физики, истории, иностранных языков и гимнастики. О чем можно было только сожалеть. Народное просвещение – дело темное, предаваться ему могут исключительно бессребреники. Не говоря уже о тех, кого предстояло учить: гимназистах и прочих школярах… Конечно, дети – создания исключительно милые. Только по отдельности. А входить к ним в класс – как входить в клетку с бенгальскими тиграми. Того и гляди, разорвут на клочки. Как видно, барышни обладали исключительным мужеством или наивностью. Одно другого не исключает.

Пушкину указали комнату в конце коридора на третьем этаже. Он постучал резко и уверенно. Дверь распахнулась, как будто Рузо поджидала за ней. Глянув, она повернулась и пошла от порога. Как будто потеряла к пришедшему всякий интерес. Пушкин вошел и затворил за собой.

Комната была размером три шага в длину и два в ширину. Из мебели имелась металлическая кровать с казенным одеялом и сохнущими на спинке полотенцами, табурет, на котором стояли глиняный кувшин, полный воды, и оловянная кружка. Крохотная конторка, чтобы работать стоя, приткнулась к кровати. Кроме чернильницы и перьевой ручки, на ней помещались подсвечник на три свечи и стопка писем. Полки с книгами начинались от пола и упирались в потолок. Вся одежда Рузо висела на вешалке, прибитой к стене. Свет в комнату попадал из окна, на котором не было даже холщовой занавески.