Так ничего не поняв, а только представив, как будет орать на него пристав, городовой козырнул и побежал исполнять. Такая уж у него служба.

6

В кабинет обер-полицмейстера Эфенбах вошел с твердым намерением выйти из него если не с похвалой, то с благодарностью. Однако стоило увидеть фигуру полковника, царившую над рабочим столом, как ожидания резко поменялись: не схлопотать бы взыскание. Михаил Аркадьевич не мог понять, отчего на лице Власовского такая туча. Никаких серьезных дел, а тем более провинностей, за сыском не числилось. Войну с картами за нравственность брать в расчет не стоило. На всякий случай начальник сыска принял стойку смирно.

Обер-полицмейстер по-свойски махнул: дескать, без церемоний – и указал на стул. Эфенбах присел на краешек. И только теперь заметил невысокого господина, по виду француза, с заплаканными глазами, узнав в нем крупье. Того самого крупье, из-за которого проиграл тридцать руб-лей. Неужто проворовался французик? Такой поворот становился интересным.

– Вот что, сударь мой Михаил Аркадьевич, – сумрачно произнес Власовский. – Беда пришла откуда не ждали… Слыхал, что в Москве рулетка открылась?

– Так точно, – ответил Эфенбах, надеясь, что крупье не помнит всех игроков в лицо.

– Как открыли, кто открыл и почему открыл, не нашего с тобой ума дело…

Эфенбах благоразумно кивнул. Пристав Нефедьев уже прозрачно намекнул ему, кто вложил капитал в рулетку.

– Люди не то что уважаемые, а высоко… ценимые. Бесценные для града нашего Москвы…

Крупье издал жалобный вздох, как будто признавал вину.

– И вот какая беда с рулеткой почтенной случилась: обыграли ее. Причем крупно обыграли, можно сказать – раздели до нитки.

– Ограбить злонамеренно посмели? – спросил Эфенбах, услышав только слово «выигрыш». – Шулерство?

– Если бы, сударь мой. – Власовский вздохнул величественно, как полагается статуе. – Выиграли. Вчистую. Делали ставки и снимали выигрыш со стола… Два раза эдак ловко прокатились.

– Сколько же унесть решились негодники?

– Один раз сто двадцать тысяч, а другой и того хлеще: двести тридцать восемь тысяч рублей.

Сумма выходила столь огромная, что Эфенбах лишился дара речи. Ну и куда теперь Пушкину со всеми его теориями вероятности? Вот что за рулеткой творится! Люди состояние за вечер делают…

– Уму вместить в разумение невозможно, – наконец проговорил он.

– Oui, oui, c’est magnifique![39] – воскликнул месье Клавель, ничего не понимая в русском разговоре, но догадываясь, о чем речь.

– Манифик, манифик, – успокоил его обер-полицмейстер. – Да, сударь мой, забыл представить: крупье Клавель, на вид мелкий, но честности исключительной… После второго проигрыша хотел повеситься с горя. Из петли вынули…

Привстав, Эфенбах поклонился приятному незнакомому господину. Жалея, что малость поспешили вытаскивать крупье из петли… А потому что нечего тридцать рублей выигрывать…

Месье Клавель ответил кивком, как знакомому. Что вовсе не понравилось Михаилу Аркадьевичу.

– Кто же покусился, какой злодей козненный? – строго и печально спросил он.

– Не злодеи, а дамы почтенного вида, – ответил обер-полицмейстер. – Пришли, выиграли, и больше их не видели…

– La babushka! Quell victoire![40] – снова всхлипнул месье Клавель.

– И их найдем, и Виктора найдем, – пообещал Власовский и обратился к Эфенбаху. – Так что, сударь мой, берись-ка ты сам. На пристава Нефедьева, у которого рулетка в участке, надежды никакой. На сыск вся надежда…

– Как его обрести… – начал Михаил Аркадьевич. – Мадам исполнительно найти?

Обер-полицмейстер двинул кулаком так, что чернильный прибор подскочил.

– Ты мне тут ваньку не валяй, сударь мой… Дело ясное: и дам найти, и спросить с них: кто надоумил? Если секрет раздобыли, секрет разыскать и уничтожить. Делай что хочешь, но чтоб более подобного разорения рулетки допущено не было! Забирай француза, в твоем распоряжении до вечера, когда рулетку откроют. Не задерживаю… – И Власовский отпустил величественным взмахом.

Эфенбах предложил месье Клавелю следовать за ним. И поднялся на третий этаж.

Положение, в которое попал Михаил Аркадьевич, было как в сказке: найти то, не знаю что. То есть хуже не бывает. Это не «королеву брильянтов» ловить, тут такие деньги, что подумать страшно. Мокрое место от чиновника сыска останется. И даже его не останется. Вот уж точно: пришла беда, откуда не ждали… Он вежливо проводил крупье в кабинет и вышел в приемное отделение. Лелюхин смотрел на него с самым невинным видом.

– Где Пушкин? Где лодырь этот, бездельник отменный? Где он?!

7

Пристав потер ухо.

– Горит, будто поминают меня, грешного, недобрым словом, – пожаловался он Трашантому. Помощник сочувственно вздохнул.

– Господа, вы долго намерены топтаться на крыльце? – спросил Пушкин, у которого и уши и душа замерзли до бесчувственности.

Нефедьев не знал, что сказать. С одной стороны, он не забыл, что чиновнику сыска попало в руки проклятое письмо с красными и черными цифрами. Но и так уж расстарался, искупая оплошность: городовые, как дворовые собаки, носятся, глаз не смыкают. С другой стороны, пристав не желал принимать участие в откровенном безумии. Где это видано: ломать дверь почтенной дамы, пусть и не с лучшим, а даже с мерзким характером, не то что ее покойная сестра. И ведь из-за чего переполох? Из одного подозрения, о котором господин Пушкин говорить не желает. Уперся как баран. Нефедьев решился на последнюю попытку.

– Алексей Сергеевич, ну стоит ли такой шум поднимать, – как мог ласково, сказал он. – Мадам Живокини наверняка уехала. И хорошо ли будет: вот вернется, а мы ей дверь ломаем…

– Точно так, – поддержал Трашантый, которому хотелось назад в теплый участок.

– Последствия и жалобы за незаконное проникновение в жилище целиком и полностью беру на себя, – ответил Пушкин. – Считайте, Игорь Львович, что насильно принудил вас к этому нарушению закона…

Приставу оставалось только печально вздохнуть.

– Прокопий, вскрывай, – скомандовал он.

Откуда-то из-под фартука дворник вытащил стальное кольцо с ожерельем ключей всяческих размеров и форм, на ощупь выбрал ничем не примечательный ключ и протянул Нефедьеву.

– Сами извольте, ваш бродь, – по горькому опыту Прокопий знал: случись что, кто будет виноват? Дворник. Вот пусть господа своими ручками и постараются.

– У вас запасные ключи от всех особняков на Большой Молчановке? – спросил Пушкин.