Выйти из щекотливого положения с честью — это большое искусство. Был такой случай в Русском драматическом театре имени Иванова. Игралась, говорят, пьеса Гауптмана «Перед заходом солнца».

Актер Михайлов один на сцене. Часы по сюжету должны пробить одиннадцать, что-то возвещая. Бутафорские часы на сцене, понятно, не бьют, а это за сценой помреж Юра бьет железной палочкой в этакий полый цилиндр. А тут как раз за кулисами ждет выхода молодая актриса Света Пелиховская, новенькая в труппе. Помреж начинает издалека заезжать к хорошенькой дебютантке, не забывая при этом исполнять роль часов.

Михайлов на сцене весь в роли. Как и его герой, он считает удары, с ужасом ожидая одиннадцатого, рокового. И вот одиннадцать!

Но что это?! Часы бьют двенадцать, потом тринадцать и т. д. К двадцатому удару таким поворотом в пьесе уже заинтригован весь зал. Сначала про себя, а потом шепотом зрители начинают считать:

— Двадцать семь, двадцать восемь…

У кого-то не выдерживают нервы, и раздается первый смешок. Смешок переходит в хохот. Хохот слышит помреж Юра и наконец решает: «Пожалуй, достаточно!»

В самом сложном положении герой на сцене. Но великий актер обязан оправдать любую ситуацию. Михайлов подходит к рампе и с волнением произносит:

— Тридцать три! Боже, как поздно!

Такие курьезы иногда сами становятся великими театральными жемчужинами. Причем ни зрители, ни театроведы порой не помнят, в какой это случилось пьесе и в каком году. Факт оказывается сильнее деталей. Вот, хоть убейте, нигде нет упоминания о том, что за пьесу играла на гастролях в Одессе Сара Бернар, когда с ней произошел следующий случай.

Французская звезда, с триумфом промчавшись по Европе, наконец оказалась в Одессе. И только тут она поняла, как Европе далеко до Одессы: одним талантом здесь не обойтись. Одесский зритель — «особо взыскательный», как пишут газеты, а попросту — не подарок, о чем газеты почему-то не пишут. Короче, волнение предельное.

Сара Бернар по пьесе играет роль нищенки. Играет превосходно. Но то ли язык у нее без достаточного одесского акцента, то ли зал ожидает от «этой французской штучки» чего-то особенного, — в общем, пьеска идет солидно, но вяло. Однако хитрая Бернар знает: в конце есть монолог, который заставлял плакать даже королевских особ. И вот, нищая, несчастная, она бросает в зал:

— Я уже не имею сил ходить, я умираю… умираю с голоду!.. — и вскидывает над головой руки.

И тут она замечает, что перед выходом на сцену забыла снять с запястья золотой браслет. И тогда из зала кто-то, не лишенный то ли сострадания, то ли чувства юмора, тактично советует:

— А ты продай свой браслет.

— Тысячи три дадут, — уточняет уже другой голос.

Да, это Одесса — она не подарок. Но это была Сара Бернар — не подарок вдвойне.

— Я уже пробовала. — Она роняет руки, грустно смотрит в зал и чуть качает головой: — Он фальшивый.

И падает на пол. Это ее и спасло, потому что ураганная овация в зале могла смести все…

Одесский зритель действительно особый. К встрече с ним надо быть готовым. Вспоминается история, рассказанная одним из администраторов Росконцерта со странной фамилией Рикинглаз (был он к тому же одноглазым). Как-то в одесскую филармонию он привез известную группу. Закулисье филармонии — не Версаль. Поэтому не занятые актеры, гримеры и администраторы обычно стоят у левой от главного входа двери, где курят, чешут языками или просто вдыхают божественный одесский воздух. И вдруг из главного входа выбегает взволнованный зритель и дрожащим голосом спрашивает:

— Где здесь администратор?

— А что случилось? — интересуется Рикинглаз, как раз беседующий тут же с главным администратором одесской филармонии Димой Козаком.

— В антракте я потерял в фойе кошелек. А в нем почти пятьсот рублей.

— Димочка, — просит Рикинглаз своего одесского коллегу, — давай объявим зрителям в перерыве между номерами, что случилось ЧП.

— Лучше этого не делать, — отвечает опытный Козак. — Надо придумать что-то другое!

— Ай, брось, я все беру на себя!

И вот они втроем поднимаются на сцену. Козак очень элегантно вписывается в паузу концерта и обращается к зрительному залу:

— Друзья, только что в фойе был утерян кошелек с пятьюстами рублями. Вот хозяин. Он очень будет признателен, если ему вернут потерю.

Тут хозяин кошелька решает, что для верности надо бы внести еще и разумный элемент заинтересованности, и без нажима бросает в публику:

— Я дам четвертак тому, кто вернет кошелек.

И тогда из зала раздается голос:

— А я дам сорок!..

Мудрый Дима Козак повернулся к Рикинглазу и грустно сказал:

— Иди торгуйся! У меня с собой только пятьдесят.

Очевидцы вспоминают, что закончился этот концерт много позже обычного, потому что потерявший терпение оркестр не выдержал и тоже принял участие в торгах…

Что вы хотите — это Одесса! Здесь театральные подмостки плавно стекают на улицы, и действие продолжается уже там, ибо театр и есть главное определение жизни этого города.

Если вы молоды, вам вряд ли что-то говорит имя Макс Линдер. По правде говоря, сначала этот молодой человек и не был Максом Линдером. Звали его Габриэль Левьель, и вся его семья занималась вином во Франции. Я там не был и не знаю, что значит во Франции «заниматься вином»: может быть, они его изготовляли, может, продавали, но, скорее всего, просто пили. Последним занимается половина французов, поэтому молодой человек решил поискать что-нибудь пооригинальней и пошел в артисты. В парижских театрах тогда как раз вакансий не было, а вот в кинематографе — полно. «Приходите завтра, — сказали ему в фирме «Патэ». — Только костюм — ваш».

Хорошенькое дело! Где взять провинциалу в Париже приличный костюм? Он пошел к одному знакомому и начал издалека — с кепи. «Кепи мне самому завтра нужно, — сказал знакомый, — возьми цилиндр». Это была уже почти катастрофа, потому что под цилиндр нужно было искать фрак. Но вы будете смеяться — фрак нашелся.

И вот утром Габриэль пришел на студию, и когда режиссер его увидел, то чуть не упал со стула: «У нас комедия. Мы хотели снимать тебя в роли оборванца, который ворует у цветочницы букет. Оборванец во фраке — это кино для психушки. Но сегодня надо все закончить. Иди уже что-нибудь делай!»

Тогда фильмы снимали два дня; если съемки затягивались на три, это уже грозило убытками. Сняли как было. Через несколько дней лента попала в кинотеатры, и… такого успеха тот кинематограф еще не знал. Чаплин, Бестер Китон, Пат и Паташон — они все играли оборванцев. Но, как известно, кино в основном обожали дамочки. Какая из них будет млеть при виде бродяги?! А вот кавалер во фраке, в цилиндре да еще с д’артаньяновскими усиками — это был, как говорят в Одессе, «фураж», — хотя французы так красиво выражаться стесняются и говорят «фурор».