Легкое касание тьмы — и раскрасневшаяся, измученная Нита спит в своей кровати. А я, оглядываясь по сторонам, иду в другую комнату, сама не зная, зачем, уверенная, что там просто никого быть не может — никто не позволил бы Ните кричать так сильно.

Но комната не пуста. На лавке, под тяжелым меховым одеялом, мягко огибающим округлый живот, неподвижно лежит моя сестра.

* * *

В первый момент я думаю о самом худшем — нет, даже не думаю, просто столбенею перед её неподвижным, как маска, лицом. У меня подкашиваются ноги, а тьма гневно и хрипло рычит за спиной. Но, опускаясь на колени перед неподвижной, горячей, как печка, Саней, я все же слышу ее спутанное неровное дыхание. Очевидно, ей очень и очень плохо — никогда и ни при каких обстоятельствах Саня не оставила бы дочь одну, без присмотра. Но где же Вад?

Тьма снова гулко рыкает, мотает головой — в доме никого больше нет, ни живых, ни мёртвых. А если бы я не пришла?

Чувство вины затопило меня с головой. Я не увидела сестру в тот раз, когда заходила к ней, понадеявшись на слова ее мужа, и никто из семьи не зашёл к ней, зная о том, что ей требуется поддержка и помощь… Да я больше думала о Вилоре, чем о ней, и помогала сторонним людям, тогда как Саня…

И эта вина давила и топила меня, пока повинующаяся мне тьма, положив громадные черные — невесомые на самом деле — лапы Сане на грудь, уничтожала мельчайшие черные мушки моровой заразы.

Я старалась не спешить, быть осторожной и бережной, чтобы не потревожить ни сестру, ни неразрывно связанное с ней, не рожденное еще дитя. А поняв, что мои глаза почти ослепли от чудовищного напряжения, а руки трясутся, села на пол, и тьма тоже отползла на пару шагов.

Жар Асании чуть спадает, но мне не легче. Чувство вины — что ж, с ним можно будет жить, еще один камень в тот холщовый мешок, который я тащу на себе все эти долгие годы. Но страх? Что делать с ним?

Я боюсь не справиться. Боюсь ошибиться, сделать что-то не то, навредить Сане или ее малышу, сейчас или после — Вилор прав, я ничего не знаю о последствиях воздействия тьмы. Вдруг когда-нибудь что-нибудь…

И я одна. Только сейчас я понимаю это со всей оглушающей недвусмысленной ясностью — теперь я совершенно, абсолютно одна. Не у кого спросить совета, некому поплакать, никто не подбодрит меня. Что ж, ты поздравь себе, темница — сколько раз отмечали твою самоотверженность, и вот — ты думаешь только о себе, не жалея женщину, умершую в том числе и для того, чтобы защитить тебя.

— Шей! — заскулила я, — Шей, Шей, Шей…

Его не было. Три седьмицы до новолуния, и для меня — именно меня — никакой опасности, конечно, он не придет. Но как безумно я хотела увидеть его сейчас!

Тьма, моя тьма, замерцала, послушно принимая такой знакомый облик — бледная кожа, длинные черные волосы, она изобразила даже некое подобие глаз на прекрасном лице — черные провалы без белков, но даже так — я поднялась и шагнула к этой манящей иллюзии, чуть трепещущей черным размытым ореолом.

— Шей…

Мне хотелось обнять его, по-настоящему, ощутить под руками живую прохладную кожу — я знала, как это бывает, я знала, насколько полноценно человечным может он быть для меня. Прошла всего седьмица с безумной прошлой встречи, но казалось — целая вечность, бесконечная череда седьмиц, и стыд, отчаяние, отвращение к себе размылись, забылись. Он почти утянул меня на самый край, он же и держал сейчас на нем, не давая сорваться. Это было совсем другое чувство, не то, что к Вилору — затаенная дымная нежность, сейчас я вдруг испытала пьянящее возбуждение, осознание того, как много могла дать мне тень. Почти столько же, сколько и — не могла дать.

Я прижалась к тьме в облике черноволосого демона и приказала черным крыльям обнять, обхватить себя — передышка затянулась, пора было продолжать лечение.

И в этот миг услышала странный звук — то ли всхлип, то ли стон, то ли свист. Бросила резкий взгляд на сестру — но Саня лежала все так же неподвижно, с закрытыми глазами. И тогда я обернулась к двери, медленно-медленно, ощущая, как развеивается образ Шея, как тьма втягивается внутрь.

На пороге стоял Вилор. Смотрел на меня. Смотрел на меня…

Глава 33

Вот и всё.

Вилор ничего еще не сказал, не шевельнулся, даже лицо его осталось совершенно… неискажённым, а эта мысль бьется в моей голове, как металлический язычок колокола о толстые металлические стенки.

Вот и всё. Вот и — всё. Всё! Всё!

После всех бесчисленных слез, тревог, переживаний последних дней мне хочется смеяться. Хохотать. Я закусываю губу, не давая рту растягиваться в сумасшедшей кривой ухмылке. Мне уже ничего не объяснить ему, служителю Светлого Неба, наследнику — и верному наследнику! — Инквизитора Гериха Иститора. Вилор никогда не поймет меня, не простит, не примет. Может быть, и вреда не причинит, но… Но как мне теперь — жить? Куда жить?

— Вилор… — я шепчу, понимая, что никогда, никогда он по-настоящему не слышал меня, не услышит и сейчас. — Вилор, послушай меня… Просто послушай.

Он молчит. Стоит на пороге. Непроницаемые серые глаза — предгрозовое небо. Глядеть — не наглядеться. Не налюбоваться.

— Это случилось давно, очень давно. Я была еще ребенком, Вилор, ничего не понимала, не знала, на что соглашалась! А потом оказалось, что я не могу разорвать заключенный с тенью договор. Я не хотела ничего плохого, я… помогала. Людям. Своей семье, тайно, конечно. Делала все, чтобы никто не узнал. Ненавидила себя. Ненавидела тьму. Проклинала. Тогда… на речке… Я поэтому хотела умереть, Вилор.

Он вздрагивает, едва заметно. Но продолжает молчать, а по лицу словно скользят тени проплывающих в глазах мглистых туч.

— А ты спас. Спас меня тогда. Я восемь лет ждала тебя. Каждый день, каждое новолуние, когда тень приходила ко мне. Мне было страшно, плохо, стыдно, но я никогда…

Я обрываю сама себя. Да, раньше я никогда не желала ничего плохого, но в последнее время все стало меняться. С праздника Снеговицы…

Все изменилось. И я уже не та невинная чистая девочка, которой служитель неба подарил глиняную кружку.

— Вилор, — голос мне изменяет, срывается на