– Согласие не напишу!

Диана мне рассказывала, что она тогда совсем растерялась. Не знала, что делать, и даже слова не могла сказать. Только бубнила: «Тебе же мы помогли, и Гоше надо помочь», а Долинской было пофиг.

– Тогда я заберу свое согласие на тебя! – ситуацию неожиданно спасла Нэлла.

– Что?!

– Ты вынуждаешь, – спокойно сказала она.

Дашка тогда орала, что никогда не простит, что на хрен никакой Гынжу им в семье не нужен, что они все сами скоро поймут и пожалеют об этом. Но главного козыря у нее не осталось, Нэлла его перекрыла. Пришлось ехать и писать согласие. Зато потом Даша долго со мной не общалась – мстила за то, что я в ее семью пролез. Просто мимо ходила, как будто я мебель. А Диане устраивала скандалы из-за меня. Она мне потом уже, через несколько лет, объяснила, что ей было до слез обидно, что я как-то вот так хитрожопски примазался к их семье. Причем через нее. Получается, на ней въехал в рай. Но потом природа взяла свое. Мы потихоньку начали вместе курить, я доставал для Даши сиги, как и раньше. Спелись где-то через полгода. Даже чересчур спелись и стали вместе косячить. Второй Новый год в семье был уже очень веселый, мы с Долинской отжигали только так. И потом продолжали в том же духе – вместе не слушались, вместе курили, вместе против родоков устраивали бунты. Нервы Диане с Денисом попортили конкретно. Объединились против правил, против родителей – ну, дык, вместе мы сила! Я перестал считать авторитетом Диану, стал подчиняться Даше – как будто это она была главной в семье. Может, возвращал свой долг за то, что она меня в семью привела. Диана тогда бесилась страшно и постоянно орала: «Не устраивайте здесь батор! Прекратите эту семью в семье!» Но потом, где-то года через два, все успокоилось. Мы вернули главенство родокам, потому что из войны ничего хорошего не вышло. А вот миром гораздо больше можно добиться.

С Нэллой, кстати, у нас никогда не было проблем. Ни у меня, ни у Долинской. Она нас хорошо принимала и помогала всегда. Часто шла наперекор родителям, чтобы нас поддержать. От этого они еще больше из себя выходили. Потому что когда мы объединялись втроем, становились уже совсем непобедимыми.

Но как бы там ни было, я чувствовал, что Диана и Денис меня приняли. А через какое-то время понял – они меня любят. Потому что нельзя вот так человеку без конца все прощать и принимать без всяких условий, если нет чувств. Да, мы и орали друг на друга, и ругались, но всегда потом мирились, что бы ни было. И я сам удовольствие от наших отношений получал, говорил: «Я от вас до двадцати пяти лет никуда не уйду». А они смеялись: «Оставайся, мы только рады». Иногда совсем какая-то сентиментальность накатывала. Мы, как всегда, сидели с Дианой в кухне, говорили о жизни. И я вдруг спросил:

– Мам, все-таки это ты меня родила? Признавайся. Я прям чувствую!

– Как это, Гоша? – она улыбнулась.

– Ну, вот так – родила, а потом потеряла. И через шестнадцать лет нашла. Мама, почему ты так долго?

– Гоша, – она смеялась, но я видел, что в глазах у нее стоят слезы, – я бы очень хотела. Но ты же знаешь: у меня в животе Нэлла тогда была. И ты не мог родиться на три месяца старше сестры.

И так мы с ней сидели потом долго, мечтали, что было бы, если бы это она меня родила. И какое у меня тогда было бы детство.

Но при этом, конечно, легко нам не было никогда. Ни мне, ни родителям, ни всем остальным. Отдельная засада для меня была в том, что в семье много чего запретили. Курить, например. Диана с Денисом оба некурящие, даже запаха сигарет не переносят. Они вообще, кстати, какие-то как одно целое – всегда заодно, одно и то же не любят, одного и того же в жизни хотят. И вот первое время без сигарет я думал умру. У Виолетты же спокойно можно было курить, а тут нет. И я, такой, мысленно: «Вы че, ребят, я подросток! Мне уже почти семнадцать лет, как не курить-то? Вы что, хотите меня переделать?!» Понятно, что втихарца все равно находил укромные места и курил – там, где никто, типа, не видит. Приходил домой – блин, воняет. Духами побрызгался, жвачку пожевал, вроде норм. Но нередко, конечно, палили и тогда штрафовали. Но делать нечего, получал меньше денег. А бросить курить все равно не смог, как они ни старались. Зря только нервы друг другу портили. Вот после восемнадцати, кстати, они уже перестали ко мне на эту тему придираться. Условие теперь только, чтобы дымом в доме не пахло и чтобы нигде не валялись после меня бычки. С выпивкой то же самое. До восемнадцати лет пить категорически запрещали. Только очень редко – по большим праздникам – наливали немного вина за столом. Но, в отличие от курения, к этому запрету я как-то отнесся нормально. И после восемнадцати опять же совсем стало без проблем. Если гости, вся семья за столом, какой-то праздник, мне спокойно наливают бокал вина. У меня, кстати, с приходом в семью само собой пропало желание напиваться до усрачки. Больше нравится теперь сидеть, разговаривать и растягивать на весь вечер один бокал вина.

С сексом то же самое – сказали, что до совершеннолетия не одобряют. Но при этом сами же рассказали в подробностях, как там с презервативами, с венерическими заболеваниями, с зачатием детей. Понятно, что почти все это я и без них уже знал. Но было приятно, что и на эту тему мы говорили открыто, как взрослые. Они делились со мной информацией, но не делали вид, что я младенец, который ничего не знает и не понимает. Принимали мой опыт таким, какой он есть.

Ну и, конечно, категорически запрещено было воровать. Я реально долго держался. Из магазинов ничего не таскал, тем более деньги были: мог, как белый человек, пойти и купить. В семье тоже стойко ходил мимо сумок и кошельков, которые валялись то тут, то там. Целый год вел себя как паинька. А потом не удержался и несколько раз – вот прямо подряд шли эти случаи – по инерции своровал. Совесть мучила – все-таки родные люди, родители, – но вот не смог устоять. В семье, понятно, свободный выход в город, в магазин, поэтому деньги никогда не бывают лишними. Девчат опять же хочется угостить – у меня как раз тогда девушка появилась. А я же джентльмен.

Первый раз это было, когда я увидел в ванной комнате почему-то на раковине тысячу пятьсот рублей. «О, – думаю, – значит, они никому не нужны, о них забыли, если тут прямо кинули, лежат себе пылятся. Даже если вспомнят, подумают, что в другом месте потеряли». Я их, конечно, взял. Уже размечтался, как буду тратить. Но оказалось, эти деньги Диана дала Нэлле на продукты, чтобы та сходила в магазин. А она, пока в ванной ресницы красила, положила и забыла. Потом из дома вышла, а денег нет, и тут же вернулась. Короче, буквально пять минут эти деньги у меня в кармане лежали. Я пытался отмазаться, что просто убрал, переложил.

– К себе в карман? – Диана, такая, прищурилась.

– Ну, конечно! – я начал разыгрывать любимый спектакль. – Я же вор! Давай сразу Гошку во всем обвиним!

Диана в тот раз особо не ругала – сам же признался и быстро отдал. В общем, сошло с рук. А потом, спустя пару месяцев, все выходные у меня под носом лежал кошелек Дениса. Он его оставил на полке в прихожей и не убирал. В доме, кстати, никто ничего не прятал. Ни сейфа нет, ни шкафов на замках, ничего такого. А тут уж совсем додумались – бросили на моем этаже кошелек, как будто я железный. Я ходил мимо, ходил, а на второй день все-таки не выдержал. Пока никого не было рядом, взял кошелек, открыл и достал оттуда семьсот рублей. Думал, что Денис просто не заметит пропажи – у него там разные купюры были – и по сто, и по пятьсот, и по тысяче. И реально все прокатило гладко, деньги я потратил в свое удовольствие. А на следующий день вечером смотрю, опять кошелек на том же месте лежит! Ну разве так можно?! Что за дурачки! И я подумал: «Ладно, буду умнее их». Снова открыл кошелек. Вот тут, правда, совесть во мне проснулась и заговорила: «Не надо, Гошка, не надо!» Но я в тот момент очень хотел курить, а деньги все вчера потратил, поэтому послал совесть на хер, взял из кошелька тысячу рублей и побежал в магаз.