– А при чому тут хлопчик, його сын?

– Он – вообще особый случай. Сын сувайвора и «лояльной» Измененной. Это уникальное сочетание, и предела возможностей этого мальчика не знает никто. Думаю, именно поэтому Таганайский Источник объявил на него охоту. А нам нужно поспешать, чтобы вырвать парнишку из рук Новых…

– И прибрати до своих рук?

«Стрельцов» пожал плечами.

– Как карта ляжет. Если будет нужно для его безопасности, мы возьмем мальчика под защиту. И потом, нам нужен его отец…

– Конечно! – фыркнул Гецко. – Коли дитина в твоих руках, папаша завсегда сговорчивее.

– Ты что, думаешь, что я собираюсь шантажировать Художника, взяв в заложники его сына?

– А що, ни? Вид вашей гнилой братии всього можно ожидать!

Гецко увидел, как сжались на руле пальцы псевдоматериальных рук фантома. На несколько секунд его охватил страх. Злить того, кто способен убить тебя одним стремительным движением, которого ты даже не заметишь, – не лучшая тактика, если хочешь еще пожить. Но практически тут же страх ушел – Степану стало все равно. Он уже был готов умереть, когда приставил к своему подбородку пистолет там, возле бункера. Сейчас ничего не изменилось. То, что он принял за правое дело, в действительности оказалось…

Машина затормозила и съехала на обочину. Степан не стал задавать вопросов, он и так понял, что сейчас произойдет: вокруг сосновый лес, безлюдная местность. Не самое худшее место, чтобы умереть.

«Стрельцов» открыл заднюю дверь.

– Вылезай!

– Грохнути хочешь? А самому достати слабо?

– Да не буду я тебя убивать, придурок! Сниму наручники и проваливай!

– В смысле? – оторопел Гецко.

– В прямом. Машины тут часто ездят, поймаешь попутку. Ну, вылазь, кому сказано! Мне недосуг с тобой возиться – Новые уезжают.

Степан вылез, повернулся спиной, браслеты разомкнулись. Он взглянул на «Стрельцова», растирая затекшие запястья.

– И що, це все?

– А ты чего хотел? Вали отсюда!

– А як же пророчни…

– Справлюсь как-нибудь без тебя. Работать с тем, кто считает меня последней падалью, я не буду. Жаль только, что на тебя столько времени зря потратили.

– Но ты же…

– Что «я же»? – В глазах «Стрельцова» на мгновение вспыхнуло бешенство. – Фантом? Не человек? А несущественную мелочь про копию личности ты предпочел проигнорировать? Копия, к твоему сведению, подразумевает эмоции тоже. – Он отвернулся и шагнул к машине. – Все, бывай.

В тот же миг у Гецко заломило виски, и на него обрушился поток образов: мальчик, «Стрельцов», Новые, крики, кровь, огонь… И еще… еще… Он покачнулся и едва не упал, схватившись за открытую дверцу машины.

– …еще с тобой?! – глухо, словно сквозь подушку, донесся до него голос фантома. – Опять накрыло?

Гецко хотел ответить, но не смог, горло судорожно сжималось, не в состоянии издать ни звука. Волна за волной нескончаемого кошмара – одни и те же образы плюс что-то жуткое, которое… которое…

Степан почувствовал, что валится мешком на асфальт, но его подхватили руки «Стрельцова»… и в тот же миг волна образов отхлынула, выпуская Степана в обычную реальность. Весь покрытый холодной испариной, Гецко вцепился в псевдоматериальное запястье фантома.

– Михайло… Михайло!

– Что, что ты видел?!

– Надо спешить, Михайло! Мы з тобой должны спасти хлопчика… Иначе… иначе… конец всьому!

– Твою мать! – с чувством выразился «Стрельцов». – Все с тобой через… Садись в машину, Нострадамус хренов, мы, похоже, опаздываем!

Байкал. Деревня Листвянка

«Помоги! Помоги-и-и! Ты ну-у-ужен мне! Очень!»

Глеба трясет. Вот вроде несколько ночей подряд ничего не было, и он уже стал думать, что тетя Света и впрямь может ему помочь, прогнать кошмары. Но они снова вернулись. И вчера, и сегодня. И зов, казалось, заметно усилился. Только теперь в нем больше пронзительно-жалостливого, чем агрессивного. Но Глебу все равно страшно, как никогда в жизни. Казалось, кричит не живое существо, а все болото, окружающее гору, на которой он стоит. Словно оно живое, разумное… и ему плохо.

«Иди-и-и ко мне-е! Скорее!»

Глеб зажимает уши руками, но это не помогает – голос, кажется, звучит прямо в его голове. Громкость и пронзительность его нарастают, и мальчику хочется самому начать кричать, чтобы только заглушить чудовищный зов. Хочется попросить Зовущего замолчать, но Глеб откуда-то знает, что если ответить – будет еще хуже. Сейчас Зовущий лишь чувствует его, но не видит. А если увидит?

«Помоги-и-и!»

Дрожь мальчика становится почти лихорадочной. Он хочет бежать, но бежать некуда: вокруг горы сплошное болото – вернее, море зелено-бурой жижи. Глеб понимает, что это не обычная грязь, которой и в окрестностях Листвянки хватает в дождливое время. По такой не пошлепаешь в резиновых сапогах, как он, бывало, делал с папой. Нет, это трясина, топь. Папа ему как-то показывал болото тут, неподалеку, когда они вместе ходили за грибами. Кочки, камыши, осока, прогибающаяся под ногами земля, а потом «Во-о-он там, Глеб, видишь? Полянка зеленая, веселенькая такая? Вот это и есть самое опасное место на болоте. Чаруса называется. Сразу провалишься, и тебя с головой утянет так, что и не выберешься. Придет время, будешь гулять по лесу сам – держись от таких мест подальше, понял?».

Голос папы и сейчас словно звучит в голове Глеба, и кажется, ненадолго даже легче становится. Но Зовущему, похоже, это не нравится, и его крик переходит в пронзительный визг:

«Иди ко мне, иди, иди, иди-и-и!»

И тут в жиже одно за другим начинают возникать человеческие лица. Не как будто нарисованные, а словно всплывшие из глубин топи, они появляются на поверхности и делаются выпуклыми. Все они искажены сильным страданием, будто им невероятно больно, рты раскрыты в крике, и голос Зовущего вдруг распадается на множество голосов, и теперь весь этот хор болотных лиц надрывается, глядя, кажется, прямо на Глеба:

«Ты можешь помочь нам, спасти. Почему же не идешь? Иди к нам, спаси, помоги! Иди к нам, иди к нам, иди, иди, иди-и-и!»

Глеб кричит, и его выбрасывает из кошмара. Он вновь покрыт холодным потом, уши, кажется, до сих пор болят от криков болотных лиц.

– Не могу так больше, – шепчет он. – Не могу, не могу, не могу!

Он утыкается лицом в подушку, и худенькие плечи мальчика начинают содрогаться в беззвучных, но неудержимых рыданиях.

* * *

– Вы мне соврали, – тихо проговорил Глеб, глядя на свои колени. – Вы сказали, что монстры трусливы и сразу сбегут, если мы будем действовать смело и вдвоем. Я поверил вам, и ненадолго стало лучше, но потом они… они…