У меня мозги кипели от мыслей и идей. Память подкинула воспоминание о дне, когда умер профессор Бегад. Как он хватался за мою лодыжку, пока я на спине грифона летел над миром мертвых. Как он упал навстречу своей смерти. Как с его исчезновением из моей жизни я лишился частички сердца и души. Затем перед глазами замелькали другие лица – папа и мама, семья Рамсей из Огайо, миссис Блек в Лос-Анджелесе, брат Димитриос, мой велосипед и тропинка в роще перед школой. Все это было частью меня. И все это сейчас обратилось в полнейший хаос.

Ты связываешь все вместе, говорил Бегад.

Если вещи не связаны, они распадаются. Жизнь обрывается. Мирам приходит конец.

Я вскочил на ноги. Голова разрывалась от мыслей. У меня не было никакого плана. Я не был готов ни к каким действиям. Но планы, как мне было хорошо известно, сильно переоценивают. Возможно, у нас ничего не получится. Возможно, мы не сможем вернуться. Но иногда приходится просто действовать, даже если не понимаешь, как и что будет потом. И это заставляет тебя собраться.

Я знал лишь одно: возможный успех перекрывал стопроцентную смерть. Мои инстинкты кричали об этом ясно и четко.

А иногда инстинкты – это наше все.

Я схватил Калани за руку и потащил к Марко.

– Помните, вы Торквин! – сказал я. – Поэтому ведите себя минуту, как он, и делайте, что я говорю. – Я обернулся и закричал: – Маноло, возьми меч! В итоге тебе придется всадить его в разлом, когда он вновь станет пустым. Ты поймешь когда, а если нет – спросишь Алию!

Маноло, скривив в отвращении губы, выпрямился:

– Какого черта он творит?

– Не знаю точно, – ответила Алия, – но делай как он говорит!

Марко протянул меч Маноло, и тот, ворча, его взял. Я крепко сжал руки Марко и Калани и подвел его к Сфинксу, как можно ближе, но все же на безопасном расстоянии от ее лягающих лап.

Я сказал себе, что я сумасшедший.

После чего приказал себе заткнуться.

– Ладно, на счет «три»! – закричал я. – Элоиза, Касс, прыгайте с нами!

– Прыгать с вами куда? – закричал Касс.

– Раз… – Я сжал ноги в коленях. Калани последовала моему примеру, за ней Марко. – Два…

На счет «три» Марко, Касс, Элоиза, тело Торквина и я прыгнули вперед. Наши десять ног опустились на круп Сфинкса.

Под нашим общим весом трещина расширилась. Залитое бьющим из-под земли ярким светом, чудовище провалилось внутрь.

Мы попадали на землю. Сверху раздался жуткий грохот, и земля содрогнулась. Из разлома донесся страшный вопль, и навстречу падающим сверху камням вылетел грифон.

– Берегись! – крикнул Марко, толкнув меня в сторону.

Меня зашатало из стороны в сторону. Затем подбросило вверх.

– Что происходит? – взвизгнула Элоиза.

Позади нас Алия держала у уха телефон.

– Поступают сообщения о приближающемся цунами! – крикнула она. – К восточному побережью!

– Уходите! – приказала мама.

– Но как же вы? – закричал я в ответ. – Что станет с…

С оглушительным треском стены кальдеры раскололись посередине.

– Просто идите! – мама подбежала ко мне и крепко сжала мою руку.

– Я тебя люблю, – сказал я.

Она кивнула и подтолкнула меня к разлому. Я взял Элоизу за руку. Она сжала руку Касса, тот – Марко. Марко схватился за Калани.

Я не оглядывался.

На счет «три» мы все вместе прыгнули в разлом.

До прибытия на остров мои самые болезненные воспоминания были связаны с руками Барри Риза, главного хвастуна всего Бельвиля.

Но они не шли ни в какое сравнение с ощущениями от сжимающейся вокруг твоего тела гигантской ладони Колосса. Или от плевка виззита. Или от нападения армии зомби. Или от пребывания в желудке Му’анха. Или от расщепления всех атомов твоего тела во время телепортации.

Но в сравнении с прыжком в разлом самые худшие из перечисленных воспоминаний опустились на цифру «три» по десятибалльной шкале.

Словно с моего тела сначала содрали всю кожу, затем разрезали ее на тонкие полоски и содрали еще раз. Словно вокруг каждой молекулы моего тела протянули тоненький оголенный провод.

Моей первой мыслью было, что я хочу умереть. Второй – что я должен был умереть наносекундой позже. После этого мои мозги вырубились, а за ними один за другим стали отказывать органы чувств.

Зрение.

Обоняние.

Слух.

Осязание.

Пустота.

Сон.

Огненное кольцо, кричащие животные, конец света.

Я там, где все началось, недвижимый, ничего не чувствующий и без единой мысли. Все начинается сначала, и я должен это пережить. Я должен упасть навстречу смерти и проснуться из-за уродозавра, и пожелать, чтобы отец был сейчас не в Сингапуре, и поехать на велосипеде в школу, и отпрыгнуть от Барри на проезжую часть, и оказаться похищенным и увезенным на остров, где я познакомлюсь с нервным мальчиком, гениальной девочкой с выкрашенными в розовый цвет волосами, деревенщиной, умеющим забивать трехочковые с расстояния пятнадцати футов, и профессором в твидовом пиджаке. Круговорот жизни и смерти перевернется вверх тормашками, прошлое и настоящее смешаются, бесконечная череда смертей, аминь.

И больше чем это состояние бесчувственности, больше чем вся пережитая мной когда-либо боль, больше чем сама смерть меня бесит, что все это повторится. Хуже этого я просто не мог себе представить.

– Не-е-ет!

Я кричу во всю мощь легких, выбрасывая перед собой руки, точно я могу порвать все это на кусочки и заставить исчезнуть.

Но…

– СЛИШКОМ ПОЗДНО!

Можно было бы сказать, что меня разбудил вопль Элоизы. Но это бы означало, что я спал. А я не был в этом уверен. Я так же не был уверен, в каком состоянии пребывает мое тело – во сне или наяву, в прошлом или настоящем.

Перед нами протянулось целое озеро зеленой вязкой слизи с тремя глазами и торчащими из пасти Сфинксом – причем все это было неподвижным. Но стены кальдеры исчезли. Мы лежали в центре своего рода гигантской чаши, широкого круглого поля с краями, уходящими круто вверх. В одном месте с этого края бил водопад, а саму «чашу» окружал густой лес. Земля под нами была черной, и я слышал доносящийся сверху, со стороны деревьев, запах пожара. Я также услышал отдаленный визг, в котором узнал длинномордого вромаски.

– Мы… в Атлантиде? – спросила Элоиза.

Тяжело поднявшись на ноги, Калани оглянулась. Я еще никогда не видел на лице Торквина такую бурю эмоций. Мышцы его лица растянулись и застыли в смешанном выражении грусти и счастья.