…Кондрашев долго посматривал то на меня, то на разведчиков, так, как будто получил неразрешимую задачу. Затем с сожалением вздохнул, еще раз оглядел своих орлов и решительно, твердым голосом приказал:

– Егоров и Кантария! К командиру полка!

…Я подозвал Егорова и Кантарию к себе ближе, повел к окну:

– Вот перед вами Рейхстаг, всмотритесь в него хорошенько. Купол видите?

– Так точно, товарищ полковник.

– Ваша задача – установить на этом куполе Знамя Военного совета армии

…Затем приказал Кондрашеву:

– Вы отвечаете за водружение знамени. С группой разведчиков будете сопровождать Егорова и Кантарию. В Рейхстаг войдете сразу же вслед за первым батальоном» [95].

Совершенно иной предстает картина в мемуарах Шатилова.

«Около 14.00, – пишет он, – я позвонил Плеходанову. У того не было особых перемен. Связался с Зинченко. Он доложил, что рота Съянова дерется на той стороне рва, но пробиться к главному входу пока не может.

– А Знамя? – поинтересовался я. – Где Знамя Военного совета? Ведь как ворвутся, его сразу водружать надо!

– Знамя у меня на энпе. Не с кем отправить его, товарищ генерал, людей нет…

– Хорошо, сейчас передам Знамя Плеходанову. Он найдет. Только я положил трубку, аппарат настойчиво загудел.

– Товарищ генерал, – послышался голос Зинченко, – все в порядке, нашел бойцов! Сержант Егоров и младший сержант Кантария. Из разведки полка. Надежные ребята, орлы! Сейчас отправляю их со Знаменем в боевые порядки.

– Ну то-то же, – усмехнулся я, – для святого дела всегда люди найдутся» [96].

Итак, два совершенно разных рассказа об одном и том же событии. Что в них документально, а что беллетристика – судить не берусь. Расхождения по времени и фактам таковы, что сложно поверить обоим. Но с большой долей вероятности рискну предположить, что перед перспективой вызвать гнев Жукова преждевременным докладом не только Шатилову с Зинченко, но и Переверткину с командармом Кузнецовым было совсем не до церемоний со Знаменем Военного совета. Преждевременный доклад надо было как-то подтверждать! Не зря же Шатилов прямо-таки выжимал из Зинченко признание, что его батальоны уже в Рейхстаге. А командарм Кузнецов во исполнение жуковского приказа № 6 спешно подписал собственное распоряжение о поощрении личного состава, в котором были такие слова: «В ознаменование одержанной победы отличившихся генералов, офицеров, сержантов и красноармейцев представить к присвоению звания Героя Советского Союза и к награждению орденами. Да здравствует Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза товарищ Сталин!» [97]

Так что формально надо было бы уже праздновать победу и заниматься наградными документами. А фактически – срочно сокращать дистанцию между доложенным и достигнутым, то есть любой ценой, любым флажком, на любом месте обозначать если не взятие Рейхстага, то хотя бы присутствие в нем.

Характерный в этом плане разговор, случайным свидетелем которого оказался Минин, все в те же злополучные 15.00 состоялся у капитана Макова. Для очередного уточнения обстановки с ним по рации вышел на связь сам Переверткин. Но вопрос у генерал-майора был, собственно, только один: действительно ли взят Рейхстаг? Когда Маков доложил, что Рейхстаг не только не взят, но там нет ни одного нашего солдата, а передовые подразделения прижаты к земле на расстоянии более 300 метров от желанной цели, доселе державший себя в руках Переверткин раздраженно бросил: «Хреново (генерал выразился еще круче) следите за обстановкой!» И с нажимом добавил: «Уже есть приказ по фронту № 6 о взятии Рейхстага в 14.25».

Соответствующие устные распоряжения командира корпуса и комдивов не заставили себя ждать.

«Выполняя этот приказ, – свидетельствует Неустроев, – из батальона Якова Логвиненко, Василия Давыдова, а также из батальона Константина Самсонова стали направлять одиночек-добровольцев с флажками к Рейхстагу. Никто из них до Рейхстага не добежал, все погибли…» [98]

Далее С. Неустроев явно с болью в сердце вспоминает, что от своего батальона он был вынужден выделить Пятницкого. Того самого Петю Пятницкого, которого он уже посылал первым прорываться на мосту Мольтке и который буквально накануне спас капитану жизнь во время выдвижения к «дому Гиммлера». Как и другие добровольные знаменосцы, он также погиб, не добежав до колонн парадного подъезда.

Если верить Зинченко, то отобранные им «орлы» – знаменосцы М. Егоров и М. Кантария – тоже должны были находиться в боевых порядках. Но на самом деле – как это станет ясно читателю далее – оставались при Знамени Военного совета армии в штабе 756-го полка. Решило ли командование в этой рискованной обстановке поберечь это Знамя и приписанных к нему двух разведчиков или в горячке просто о них забыло – история умалчивает. Но поскольку в эту самую историю вошли и долго в ней воспевались больше других именно они, кратко представим обоих. Сержант Михаил Егоров оказался в действующей армии только в декабре 1944 г . До войны лишь успел получить начальное образование и работал в колхозе на своей родной Смоленщине. В период немецко-фашистской оккупации партизанил. Сравнительно недолгая фронтовая судьба сложилась, в общем-то, счастливо: ранений и контузий не имел. Правда, не имел и наград. Посыпались они на него уже после Победы…

Еще большим счастливчиком можно назвать младшего сержанта Мелитона Кантарию. Но с некоторыми не до конца проясненными странностями в биографии. Если верить справочнику «Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь» (М., 1987.), в армию 20-летнего Кантарию, постоянно проживающего в Абхазской АССР, в селе Агубедия (по одним анкетным данным) или в городе Ачангири (по другим), почему-то призывали за тысячу километров от этих мест – Лискинским райвоенкоматом Воронежской области. На действительную он попал еще за год до войны. Но в первые, самые страшные месяцы войны в боях не участвовал. На передовую попал – опять же, по одним анкетным данным – в декабре 1941 г ., был трижды ранен, наград до мая 1945 г . никаких не имел[99]. По другим, в графе «участие в Отечественной войне» написано: «с 4 января 1945 года»; через десять дней был легко ранен, вернулся в строй, никаких наград – как и Егоров – до окончания военных действий не имел. «Звездопад» – опять же как и для Егорова – начался только после Победы[100].