Роланд ушел.

Я посмотрела на мать, ища поддержку в ее глазах. Тогда она была достаточно трезвой.

– Мама, – сказала я, – они же не могут этого сделать?

Она направилась в мою комнату. Я пошла за ней.

– Я собрала твои вещи.

На моей кровати стоял небольшой чемодан.

– Нет.

Прозвучало неубедительно… Все было окончено. У меня оставались три варианта: жить на свободе в бегах, сесть в тюрьму или умереть, как папа. Я решила бежать, потому что так я могла получить шанс на какое-то подобие жизни. Именно его я и получила. Подобие жизни.

Мать взяла меня за руку и повела в ванную. Ее ладонь была липкой, холодной и чужой. Я не помнила, когда она в последний раз меня касалась. Мать села на край ванны, достала из ящика ножницы и остригла мои длинные каштановые волосы по прямой линии на уровне подбородка, а затем сделала мне густую неровную челку. Тогда я впервые не узнала себя, глядя в зеркало.

Пока мать размешивала краску для волос, я осознала, что она еще несколько часов назад решила меня отослать. Помню едкий запах и холодное жжение на коже головы.

Мать сказала только одно:

– Я знаю, что ты никогда не поймешь, но все это к лучшему.

* * *

Черный цвет мне не шел. Моя кожа теперь отдавала желтизной. Казалось бы, меня меньше всего должна заботить внешность, но преображение добавляло поводов нервничать.

– Потом сможешь перекраситься, – сказала мать. – Только не возвращайся к натуральному цвету.

Мистер Оливер явился незадолго до полуночи. Мать попыталась обнять меня. Мои руки безвольно свисали вдоль тела.

– Я люблю тебя, Нора, – сказала она.

– Да пошла ты, – ответила я.

Мистер Оливер взял мою сумку и проводил до своей машины. Я сразу села на заднее сиденье. Мы ехали два часа. Оливер остановился у мотеля «Шесть» в Такоме, пошел к стойке регистрации, снял номер и вернулся к машине. Передал мне ключ от комнаты и вручил сумку из багажника.

– Номер три-эс. Никуда не выходи. Еды и воды хватит на два дня. Я постучу четыре раза.

Я сидела в номере 3C два дня. Думала пойти в полицию и рассказать правду, однако посмотрела вечерние новости и узнала, что мне уже предъявлено обвинение.

Вернулся мистер Оливер, постучал четыре раза. Я открыла дверь, он протянул мне конверт.

– Тебя зовут Таня Питтс. Родилась третьего апреля тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Месе, штат Аризона, в семье Бернарда и Леоны Питтс, ныне покойных. В конверте десять тысяч долларов наличными, свидетельство о рождении и карточка социального страхования. Проблем с трудоустройством возникнуть не должно.

– Куда мне идти? – спросила я.

– Уезжай как можно дальше и никогда не возвращайся.

* * *

Приехав в Эверетт, я чуть не села на обратный поезд. Пересмотрев свою прежнюю жизнь, особенно ее конец, я начала думать, что зря решила возвращаться домой. Я провела в бегах десять лет, продержусь и еще… Но потом вспомнила, что мне пришлось делать ради свободы, и все встало на свои места. Я сошла с поезда, оставив сумку с поношенной одеждой в вагоне, и купила билет на автобус до Билмана. Два часа спустя, когда автобус остановился в моем родном городе, путешествие длиной в десять лет почти подошло к концу. Я прошла три километра до главной улицы и поднялась по кирпичным ступеням полицейского участка.

Мужчина на стойке регистрации поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

– Чем вам помочь?

– Меня зовут Нора Гласс. Я пришла сдаться.

Глава 29

Дежурный бросил на меня быстрый взгляд, вздохнул, как скучающий подросток, и снял телефонную трубку.

– Шеф, – сказал он, – у нас тут еще одна Нора Гласс.

Полицейский выслушал ответ, кивая и поддакивая, а затем вернул телефон на место.

– Мисс… – Он не закончил обращение, словно давая мне возможность на этот раз назвать свое настоящее имя.

– Гласс. Нора Гласс. У вас есть ордер на мой арест.

– Мне никогда не понять некоторых людей… – пробормотал он.

– Нынешнего начальника зовут Ларс Хендрикс, верно? Вызовите его сюда, и мы во всем разберемся.

– Послушайте, мисс…

– Гласс. Нора Джо Гласс. Настоящая.

– Послушайте, мисс Гласс, мы это уже проходили раз десять. Может, избавите меня от необходимости писать отчет на трех страницах и пойдете наслаждаться свободой, которую даровала вам наша страна?

Я могла и дальше с ним спорить, однако он вручил мне билет на свободу, и я решила им воспользоваться. Кроме того, я задолжала кое-кому визит. Следовало позаботиться о некоторых формальностях, прежде чем меня посадят за решетку.

В городе все изменилось. Только почта стояла на прежнем месте. Магазин, принадлежавший когда-то моей семье, побыв недолго комиссионным, стал модным супермаркетом, где продавали все органическое и натуральное. Я проголодалась, поэтому купила за два доллара банан. Итальянский ресторан занял место закусочной, в которую после плавания я часто заходила за шоколадными коктейлями и гамбургерами. Хозяйственный магазин Парсонса увеличился вдвое, вытеснив пиццерию, а на месте обувной мастерской открылся бутик с одеждой. «Бродяги» сделали себе шикарную новую вывеску, словно желая откреститься от своих прежних посетителей.

Я гуляла по городу так же, как и десять лет назад, но теперь никто не махал мне рукой и не здоровался. Я встретила несколько знакомых – на всех лицах отразились прошедшие годы и набранные килограммы. В супермаркете я видела миссис Уинслоу, свою учительницу английского; наверняка она уже на пенсии. Старая почтмейстерша ковыляла по тротуару, склонившись над ходунками. Эди гонялась за светловолосым мальчишкой лет трех, который был точной копией Логана. Больше всего на свете мне хотелось подбежать и обнять ее, познакомиться с ее ребенком. Но потом я вспомнила, как она смотрела на меня в нашу последнюю встречу. Ни за что не хочу вновь чувствовать на себе такой взгляд.

Я продолжала идти, пока не очутилась на Сайпресс-лейн, 241, – этот адрес я раньше называла своим домашним. Здание уже не было похоже на мой дом. В моей памяти сохранился дом со следами глубокой депрессии: облупившаяся краска, сломанные ступени, выпавшая черепица. Строение передо мной поддерживалось в безупречном состоянии. Ярко-зеленый газон недавно стригли – стоял запах свежей травы. Дом был выкрашен в светло-голубой цвет с белой окантовкой вокруг окон. Вторая ступенька на крыльце, которая вечно отваливалась, теперь ничем не отличалась от остальных. Окна вымыты, крыша заменена. Во дворе не высились груды хлама. На недавно покрашенном крыльце стояли два кресла-качалки.

Я позвонила в дверь. Мне открыл мужчина лет шестидесяти с седой бородой, слегка полноватый, в синих джинсах