— Как тебе лучше работается, с музыкой или без музыки? — спросил отчим. — Под музыку лучше рисовать было бы?

— Веселее, конечно…

— Забирай, но чтобы через две недели принес картину.

— Какую?

— Маслом. Считай, что я тебе заказал ее за магнитофон.

Если бы Раздолбай не стеснялся проявлять по отношению к дяде Володе чувства, то он бросился бы ему на шею и поцеловал. И дело было не в том, что ему дарили дорогую вещь, которой он и так единолично пользовался. Переехав на «ту квартиру», магнитофон превратил бы ее в настоящий дом и оборвал последнюю связь с домом прежним — отчим отпускал его.

«Я ему такую картину нарисую, что у него трубка выпадет!» — восторженно думал Раздолбай.

Первый раз в жизни он рисовал с азартом. Любимым автором отчима был Достоевский, и написать портрет Федора Михайловича Раздолбай придумал сразу. Два дня он провел около памятника классику, набрасывая эскизы и стараясь, чтобы его портрет не походил на каноническое изображение писателя из учебника. Карандашный рисунок получился оригинальным и даже мастеровитым, а вот с маслом не задалось. Не зря козлобородый профессор Епишин в сердцах говорил, что техника Раздолбая годится только для росписи разделочных досок. Заботясь о сходстве, он не справился со светотенями, и портрет получился таким мрачным, словно Достоевский сидел в погребе. К счастью, Раздолбай болтал с Марягой о музыке не на каждом уроке литературы и помнил, что за какие-то выступления писатель сидел в Петропавловской крепости. Он нарисовал в верхнем углу холста зарешеченное окошко и добавил к портрету несколько световых бликов. В последний момент рука с кистью дрогнула, и мазок лег не так, как ему хотелось. Схватив мастихин,[61]он хотел убрать краску, но вдруг увидел, что от его ошибки портрет неожиданно ожил, и застывшее лицо приобрело выражение возвышенного страдания.

— Ух ты, это я сделал?! — изумился он.

Впервые в жизни рисование подарило ему счастье созидания ценности. Вдруг в его руках родился из небытия предмет, вызывающий к себе такое же почтительное отношение, как внушала, к примеру, музыка, выходившая из-под смычка Миши. Каждый, кто слышал, как он играет, сразу понимал, что место этого исполнителя в хорошем зале, а не со шляпой на улице. В волшебном прыжке Раздолбай дотянулся до уровня, который восхитил его самого, и теперь неотрывно смотрел на свою работу, не в силах поверить, что родившуюся ценность сотворил он сам.

«С такой картиной можно и с Мишей на равных общаться, — гордо подумал он. — Надо будет сфотографировать, показать ему».

Дядя Володя предсказуемо оценил портрет по высшей мерке.

— Ах ты, собака! — крякнул он, увидев скорбно-одухотворенное лицо Достоевского. — Вот чем ты заниматься должен, а не музыкой спекулировать.

— За это не платят, — хихикнул польщенный Раздолбай.

— А что ты сделал для того, чтобы платили? Надо вкалывать, работать на имя, глядишь — лет через десять начнут платить. Зато будешь заниматься тем, к чему у тебя призвание, а не по течению барахтаться — сегодня одно, завтра другое. Давай мне еще другую картину рисуй.

Благодаря портрету, Раздолбай стал читать в глазах дяди Володи уважение и от этого даже перестал съезжать при нем на дюдюську-бебяську, но другая картина так и не появилась. Азарт ушел на Достоевского без остатка, и взяться за что-то новое ему не хватило решимости. Он запечатлел свой первый успех, щелкнув портрет «Зенитом», и стал носить фотографию в кошельке, чтобы при случае похвастаться знакомым.

Первым, кому он хотел доказать, что чего-то стоит, был Сергей, но приятель-спекулянт неожиданно испарился. Он не появлялся в «Детском мире», хотя обычно даже грипп не мешал ему регулярно приходить с чемоданчиком на свое место возле колонны, никто не поднимал трубку на его домашнем номере, никто не знал, где он.

— Случилось что-то, — догадывался Раздолбай, отгоняя от себя злорадное словечко «допрыгался».

Сергей не являлся настолько близким приятелем, чтобы переживать за него, но его исчезновение было досадным. Музыкальный список пришлось сократить в несколько раз, и денежный конверт резко перестал набирать пухлость, как обжора, севший на вынужденную диету.

В середине весны Раздолбаю в два часа ночи позвонил Мартин.

— Слушай, ты, король, свинтил от предков на свою хату! — похвалил он. — Твой старший устроил дикий допрос, когда я просил дать номер. Отчего-то ему не понравился мой голос, и он с пристрастием выяснял, зачем взрослому мужчине нужен во втором часу ночи одиноко живущий юноша. По-моему, он заподозрил меня в дикой голубизне. Голубизна — дерьмо. Лучше бы он меня в сутенерстве подозревал. Ну, как ты сам вообще поживаешь? Как Диана номенклатурная?

— Пока никак. Я решил временно пропасть и сделать ей на день рождения последний сюрприз. В августе собираюсь…

— Прости, я — дикая свинья — прошу тебя что-то рассказывать, хотя совершенно не имею времени слушать. У меня плотно закрутились дела по бизнесу, в ближайший час нужно сделать двадцать звонков. Давай выкроим вечер, сходим поужинать. На Патриках открыли новый кооперативный ресторан, я тебя дико приглашаю. Вместо мудового фокусника там поет джаз номенклатурная негритянка, так что мой Вашерон будет в безопасности.

— Я тебя совсем потерял, дома ты не бываешь, как тебя найти, если что?

— Я сейчас в образе дико неуловимого Джо, и вовсе не потому, что меня на хер не надо никому ловить. Дико наоборот, к сожалению. Ты меня не ищи, я тебя сам найду.

На этом Мартин снова надолго пропал, и только благодарная память об авантюрном полете к Диане не давала Раздолбаю посчитать их дружбу потерянной.

Наступил август. Ко дню рождения Дианы Раздолбай купил пять маленьких медвежат, которых придумал привязать к большим гелиевым шарам и развесить перед Дианиной дверью, словно они сами прилетели ее поздравить. Каждому медвежонку он вложил в лапы карликовые розы и свитки с поздравлениями, а чтобы они держались, стал пришивать их нитками. За этим занятием его застал звонок мамы.

— Сынок, как собираешься двадцатилетие праздновать? — поинтересовалась она.

— А что?

— Чего ты со мной через губу разговариваешь?

— Нитка во рту, пришиваю кое-что.

— А-а… Одиннадцатого в ЦДРИ Слава Полунин выступает, «Асисяй», помнишь? Он же уехал со своими «Лицедеями», и они сейчас гремят на весь мир. У них единственный спектакль в Москве, как раз перед твоим днем рождения. Давай сходим вместе, это будет тебе мой подарок.

— Мам, я уже на девятое взял билет на поезд в Ригу. День рождения скорее всего там отмечу.

— Матери в планах красивой жизни места нет?

Упреки провоцировали Раздолбая на ответную вспыльчивость. Он хотел сказать, что мама всегда в планах, только он не знает, на каком месте, но дремавший «голос Бога» немедленно пробудился.