Последним, что увидел в своей жизни каталогизатор университетской библиотеки Ростовского института железнодорожного транспорта Виктор Ильич Гужвий, были зубы.

Они смыкались

и смыкались

и смыкались

и смыкались

на остатках его лица.

63

Пух, уговоривший папу помочь ему с домашкой по геометрии, вдруг поднял голову от тетради, замер и улыбнулся.

Крюгер, который после купания в Гребном канале и движухи на свежем воздухе не на шутку заебался, вышел из душа, натягивая на себя свежую футболку (мама снова начала регулярно стирать). Он собирался заточить бутер с колбасой и пораньше лечь спать, но еще до того, как Витя откусил первый кусок, — он замер и улыбнулся.

Шаман нашел в крошечном дворике на задах Степиного дома старую порванную шину, валявшуюся там с незапамятных времен, приспособил ее к дереву и молотил резину кулаками, отрабатывая длинные серии. После двух джебов, правого хука и прямого должен был следовать левый апперкот — но Саша замер и улыбнулся.

Новенький, отбежавший в коммерческий магазин за минералкой и чаем, протянул деньги в зарешеченное окошко, замер и улыбнулся.

64

Через неделю

«Узи-маузер! Узи-узи маузер! Буду погибать молодым! Буду-буду погибать молодым!»

— Выключи говно это, заебало.

Степаныч хотел было огрызнуться, но вовремя передумал — как говорили в таких случаях восьмиклассники, «засунул язык в жопу». Леха быстро оправился от ножевого в бочину; «зажило, как на собаке», — с неудовольствием думал физрук, на котором каждый крохотный порез бесконечно кровоточил, пульсировал жаром и никак не переставал болеть. Перечить Шаману стало опасно — спаситель его очевидно бесил, и по некоторым мимическим нюансам Степан Степаныч понимал, что Леха едва сдерживается, чтобы не разломать его на части. Выручил, называется, из беды старого друга!..

Магнитофон был их единственным развлечением — телевизора в дачном домике не было, а радио издавало только злое шипение и визг. Кассеты нашлись у Шамана в машине: «девятку», на которой они сбежали из города после стремных событий в гаражах, спрятали за курятником, где она, прикрытая кусками линолеума, и стояла, постепенно врастая в грязь.

— Так нет больше ничего, Лех. Там только блатота и эта дрочильня еще, хардкор или как там ее зовут…

Обросший жутковатой черной бородой Шаман, до этого меривший шагами домик, подскочил к магнитофону и злобно выдрал его из розетки. Мистер Малой заткнулся.

— Хардкор — это Слон любит. На сиреневых точках килограммами поеботу эту берет, «Террордром» или «Тандердом», я не ебу. Я говорю: слышишь, это же для объебосов музыка, под колесами чтобы не скучно было. А он такой: да ты не понимаешь, это техно! Я, говорит, качаюсь под нее, чисто для ритма. А там пилево пиздец, голова отрывается, какой ритм. Он еще, слышишь, отличает там одно от другого — это, типа, «Вестбам», это Маруша, это то, то другое. Пиздец!

Стаканыч поковырял отросшим ногтем красно-белую синтетическую скатерть, прожженную сигаретами и засранную черными разводами. Слушать о музыкальных предпочтениях братвы ему было неинтересно, но отвлекать Шамана ни в коем случае не следовало — он мог начать по сотому кругу выспрашивать, чтó дословно сказал физрук Саше, как тот отреагировал и точно ли брат понял, что ему надо как можно скорее бежать из города к родителям. Степаныч честно собирался на следующий же день после неудавшегося визита отловить Шаманенка в школе и теперь уже точно всё ему передать, но визит жутковатого майора спутал все карты — еле ноги унесли, и спрятались в Вешенской, на законсервированной на зиму даче физруковой свояченицы.

— Леш, а давай я, может, в город катнусь? — Степаныч все-таки не выдержал и осторожно вклинился в Лехин монолог. — Курицу на ЦГБ куплю, там, йогуртов, пива возьму…

— Пиздуй, — саркастически перебил Шаман. — Там-то тебя товарищ майор с дядей Колей Фармацевтом и примут. Ты сам перед мусорами спалился — они теперь по курсам, что ты со мной в близких. С-c-cука, не мог, главное, хоть тут не пиздеть — так нет, «мы с Шаманом вась-вась»!

То есть Леха из гаража слышал диалог физрука с майором.

— Сиди теперь! — продолжал Леха, в заточении ставший нехарактерно разговорчивым. — Или не сиди, мне похуй — только тогда я сначала из этой жопы сруливаю, а потом ты еще пару дней тут живешь. А после этого двигай хоть за курицей, хоть за хуюрицей — так и так тебе в Чалтыре на крюке болтаться, только меня уже не варик тебе будет слить.

— Так а долго еще? — не выдержал Степаныч. — Я уж не могу тут, с души воротит. Мы так с тобой сами друг друг глотки перекусим, никаких мусоров не понадобится.

— Кусака, блять, нашелся, — Шаман нехорошо улыбнулся и на вопрос про «долго» не ответил. — Царь зверей.

За окнами было темно и пакостно — южная осень окончательно вошла в фазу, когда несколько шагов по улице убивали любую обувь, а также любые штаны. Отопления в домике не было, поэтому Шаман с физруком не снимали найденные в сарае телогрейки, провонявшие за неделю пóтом, кислым табачным дымом и осенью.

Дачный поселок стоял пустой, что Шамана полностью устраивало: любую машину было видно за километр, любое не по делу горевшее окно сразу обращало на себя внимание. Он подуспокоился, насколько это было возможно в сложившейся ситуации: в такой жопе их точно не найдут. Дача была записана на давно покойную сестру физруковой жены, сама жена объявила Степанычу бойкот и искать бы его не стала, так что оставалось только выжидать — и надеяться, что с младшим братом всё в порядке.

Леха пару раз доходил до сельпо и с помощью природного обаяния убеждал продавщицу разрешить воспользоваться телефоном; в ростовской квартире трубку никто не брал. Оно и понятно, говорил себе Шаман: малой дисциплинированно срулил в Новошахтинск. Звонить соседям родителей, чтобы в этом удостовериться, Леха не стал — во-первых, потому, что те могли в очередной раз с Шамановыми разосраться, а во-вторых, потому что боялся услышать, что брат не доехал. Что делать в этом случае, он не знал.

— А ты чего топорщишься, Степашка? — единственным громоотводом для Лехи поневоле стал физрук. — Хули тебе в Вешках