— Капитан тюремщиков стоил нам двести золотых флоринов. Он запросил триста, но я не хотел переплачивать.

— Значит, еще кое-что осталось и ехать за деньгами не надо. Можно попробовать. Сколько стоит аббатиса, Ферруччо?

— Не знаю. Мне каждый день приходится подкупать мужчин, в крайнем случае знатных дам, но монахинь… — Ферруччо помотал головой. — Конечно, за двести флоринов аббатиса устроит тебе свидание с любой послушницей на твой выбор.

— Я тоже так думаю, — хлопнул его по плечу Пико.

— Странный ты, Джованни. Когда говоришь о философии, кажется, у тебя за плечами тысячелетние знания. Но как только речь заходит о Маргерите, рассуждаешь, как студент, который таскается за каждой юбкой, не заботясь о том, молода или беззуба ее хозяйка.

— Без страсти я не открыл бы ни божественного начала, ни любви, Ферруччо. Страсть — ветер, что надувает паруса разума, не дает им обвисать. А потом оставляет нас посреди моря качаться на волнах без всякой надежды.

— Ну вот, ты опять стал философом. Скажи, друг мой, чего ты хочешь от меня.

— Ты у нас стратег и специалист по подкупам. Разработай план, и мы освободим Маргериту.

— Сначала Джироламо, теперь Маргериту. Этак у тебя все римские тюрьмы и монастыри опустеют.

Флоренция

Четверг, 21 октября 1938 г.

По окнам бил дождь, и вода стекала маленькими ручейками, смазывая и перемешивая видневшиеся за стеклами деревья и луг под ними. Ночью была гроза. Он не смог отойти от окна, так и простоял до утра, завороженный сабельным блеском молний. Для Джованни Вольпе настало время действовать. Дни, проведенные в клинике, оживили его разум и истерзали душу. Ему казалось, что он снова вернулся в приют с еле уловимым запахом хлорки, отдаленными голосами, терявшимися в длинных коридорах, холодным кафелем и гулкими пустыми комнатами. Обе цепи, на которых висела его жизнь, порвались: Джакомо де Мола с одной стороны, Елена — с другой. Джованни снова охватил гнев, но на этот раз холодный и ясный. Он вошел в ванную и поглядел на себя в зеркало. Ему не хотелось бы встретить последнюю шутку, которую готовила ему жизнь, с лохматой головой и нестриженой бородой.

Он осторожно постучал в дверь к директору клиники, профессору Эрмете Террачини.

— Синьор Вольпе, рад вас видеть.

— Добрый день, профессор. Как поживаете?

— Хорошо. Вы и сами выглядите великолепно, чем очень радуете меня. Вас просто не узнать. Поверьте мне, синьор Вольпе.

— Да, вы правы, и за это я должен благодарить вас.

— Ну что вы! Все дело в современной медицине и в мудром старинном принципе отдыха. Но прежде всего важно то, что в каждом из нас заключены возможности выздоровления. Древние индусы называли это умственной и духовной гигиеной.

— Я согласен с вами, профессор. Теперь я чувствую, что вновь обрел внутреннее равновесие.

— Замечательно! Я искренне рад видеть, что это так. Думаю, еще несколько недель отдыха — и вы вернетесь к работе.

— Да, профессор. Я считаю, работа мне пойдет только на пользу.

— Несомненно.

— Поэтому я хочу вас попросить разрешить мне ненадолго отлучиться в магазин и взять там несколько книг. Я начал тяготиться бездельем.

Террачини поглядел на него поверх очков. Он знал всю или почти всю историю своего пациента. Когда де Мола привез его сюда, тот был в довольно плачевном состоянии, особенно на уровне психики, поэтому Джакомо попросил профессора подержать Джованни в клинике до его возвращения. Пока больной принимал транквилизаторы, никаких проблем не возникало, но теперь врач не мог удерживать его против воли. К тому же ему, видимо, действительно стало лучше.

— Знаете, синьор Вольпе, доктор де Мола еще не вернулся. Сами понимаете, он просил сделать все, чтобы вы полностью пришли в порядок. Вы же знаете, как он беспокоится о вашем здоровье.

— Вы позволите мне закурить, профессор?

— Вообще-то нежелательно, но если вы и меня угостите, то сделаю исключение.

Вольпе улыбнулся и заготовил ответ, пока пламя зажигалки колебалось, вспыхивая в очках профессора.

— Я очень люблю Джакомо и знаю, что он тоже меня любит. Я ему бесконечно признателен, именно поэтому и хочу устроить сюрприз. Перед тем как заболеть, я составлял каталог… Могу я говорить с вами свободно, профессор?

— Конечно. Меня связывает с вами не только клятва Гиппократа, но и общий друг.

— Видите ли, профессор, у нас в магазине есть очень ценные еврейские инкунабулы пятнадцатого века. Мне не хотелось бы в такое время оставлять их там. Они изданы печатником Джошуа Соломоном Сончино. Среди них есть знаменитая «Favola Antica»,[56]один из древнейших текстов Каббалы. Здесь раритеты будут в большей безопасности. Если вам это доставит удовольствие, я их покажу. Они несравненно прекрасны. Каждая страница — шедевр искусства миниатюры.

Глаза Террачини расширились. Он ничего не понял из объяснений Вольпе, но его подкупил сам тон, которым тот рассказывал о загадочных книгах. Пациент выздоровел.

— Был бы рад бросить взгляд на эти инкунабулы. Если хотите, можете хранить книги у меня в сейфе, когда не будете работать с ними. Расскажете мне их историю. Знаете, я очень любознателен, к тому же еврей, как вам, наверное, известно.

— Вы с гордостью носите свое имя, профессор.

Террачини не колеблясь подписал ему пропуск на выход. Да, прежде он гордился своим происхождением, но в последнее время стал замечать, что его подпись сделалась крайне неразборчивой. Имя Эрмете, которое родители дали ему в честь великого итальянского актера, старика Цаккони, читалось ясно, а вот фамилия Террачини, выдававшая его еврейское происхождение, превратилась в каракули.

Туристский автобус медленно спускался к Флоренции. Дождь только что кончился, и от мокрых листьев и сосновых иголок асфальт стал очень скользким.

Кто знает, как ему в голову пришла эта «Favola Antica». Прекрасное название, чтобы возбудить любопытство профессора. Но ценные книги в магазине имелись, это была правда. Он сошел на остановке, заскочил домой за ключами и пешком двинулся к магазину. Собрав с полу почту, он, не глядя, бросил ее на стол.

Воздух в помещении застоялся, и запах замкнутого пространства быстро превратился в другой, более стойкий. У книг тоже есть свой ад. В этом аду нет адского пламени, здесь книги и без него превращаются в прах. Их съедает маленькая, но смертельно опасная штука: плесень. Белая, коричневая и красная. Она питается клеящими веществами, содержащимися в бумаге. Он тоже стал жертвой яда, более ароматного, чем плесень, но не менее опасного: Елены. Он открыл сейф, увидел инкунабулы «Favola Antica» и уже собрался их вытащить, но вдруг встал и решительно начал отдирать изоленту, которой чуть повыше к стене крепился револьвер. Вольпе не был опытным стрелком, но пользоваться оружием умел. Револьвер он засунул сзади за ремень брюк, как видел в каком-то американском фильме про полицейских. Закрыв магазин, он отправился на улицу Терме, в полицейское отделение, где встречался с Цугелем. Это было единственное знакомое место, откуда он мог начать розыски.