Понтифик сделал свирепое лицо и снова повернулся к сыну:

— Кардинал прав. Будет справедливо, если ты заплатишь за то, что натворил.

У Франческетто подкосились ноги. Неужели отец так сильно подпал под влияние Борджа?

— Риарио, запиши себе! — приказал Папа. — В течение тридцати дней присутствующий здесь Франческетто Чибо обязан внести в государственную казну сумму, равную ста золотым, в качестве штрафа за то, что упустил узника, хотя непосредственно тому и не способствовал. Записал?

— Да, ваше святейшество, — отозвался секретарь, не поднимая головы и водя по листу бумаги гусиным пером.

— Теперь можешь идти, — обратился Иннокентий к сыну и протянул ему перстень для поцелуя.

Франческетто, опустив голову, попятился к двери. Единственное, что он утаил в своем рассказе, так это то, что конфисковал у капитана двести золотых флоринов. Он быстро прикинул, много ли останется после уплаты штрафа, и получилось, что он еще и неплохо заработал.

— И ты ступай, — сказал Папа Риарио.

Тот подошел приложиться к перстню, но был отправлен прочь нетерпеливым жестом руки в перчатке.

Когда понтифик и кардинал остались одни, Родриго Борджа повернулся к Иннокентию с медовой улыбкой на губах.

— Ты очень строгий отец.

— А ты плохо знаешь Франческетто. Я ударил по самому больному месту — по деньгам.

— Может быть. Но идея воспользоваться Бенивьени, чтобы привлечь сюда графа Мирандолу, провалилась. Возможно, побег своего друга организовал именно он.

— Думаешь, Пико осмелился сюда явиться?

— Может, и нет, но с такими доходами мог нанять кого угодно. Если во всем этом не замешан еще и Франческетто.

Иннокентий вскочил со стула.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же сам сказал, что твой сын понимает только закон барыша. Он мог похитить узника, а потом запросить выкуп.

Иннокентий провел рукой по тому, что осталось от волос, и заметил, что перчатка взмокла от пота.

— Не думаю, чтобы он был настолько коварен.

— Однако если через несколько дней мы получим требование выкупа, то будем знать, от кого оно исходит. Тут штрафа окажется мало.

— Пожалуй. И что ты намерен делать?

— Мы должны вызвать сюда молодого Пико. Ты напишешь папское послание с осуждением его книги и потребуешь, чтобы он лично явился в Рим для публичного отречения.

— Граф на это не пойдет. Решит, что мы нашли его тайные тезисы, те, что намного опаснее и для нас, и для него.

— Предпримем то же самое. Вспомни, он даже смутно не понимает, насколько близко подошел к истине. Он и представить себе не может существование тайных документов, отмеченных печатями. И думает, наверное, что его попытка склеить листы своей рукописи оказалась надежной. Он ведь прекрасный алхимик.

— Я бы убрал его с дороги — и дело с концом.

— Чтобы поймать муху, надо намазать медом, иначе инстинкт уведет ее далеко от ловушки.

— Хорошо-хорошо, я напишу послание, и посмотрим, что будет.

— А нам тем временем надо подстраховаться. Мы должны распространить «Молот ведьм», «Malleus Maleficarum» этих двух немецких фанатиков, и начать преследование Женщины как главного источника всех в мире бед. Ты понял меня, Иннокентий?

Папа почувствовал, как пот полился из-под мышек до самых штанов.

— Да, это яснее ясного. «Молот» будет готов через несколько дней. Еврей-печатник всегда хорошо делает свою работу.

— Каждый инквизитор, любой папский посланец должен иметь по экземпляру. Побольше костров! Мне нужны еще ведьмы. К следующему разу минимум десяток.

— Сколько?

— Ты разве не понимаешь, что это нужно нам и этого хочет народ? Рим, Италия и вся Европа должны вспыхнуть кострами. Десяток? Нет, десять тысяч. Если столько женщин взойдут на костер за ересь, колдовство и разврат, то ни одной из них больше никто не станет верить. Даже той, что дала жизнь всему сущему!

Родриго Борджа с довольным видом поднялся. Он ощущал, как мощный поток силы и власти наполнял вены. Его стратегия побеждала. В нужный момент все это поможет ему занять место Папы-сифилитика. Он дождаться не мог, когда сможет посадить своего сына Чезаре на место этого идиота Франческетто.

* * *

Прошло несколько дней, и у Папы случился тяжкий рецидив болезни. Немецкий лекарь прописал ему пить кровь. В последующие недели это вызвало странную лихорадку и странные пристрастия, что-то вроде умственного расстройства, которое личный врач Родриго, Андреа да Таррагона, назвал гематоманией. Жертвой того же недуга пал некогда Каин, убивший своего невинного брата Авеля и принужденный бродить по свету в поисках крови.

Иннокентий отказался написать послание с осуждением графа делла Мирандолы, поскольку такое заключение уже было принято в прошлом феврале, но обнародовал письмо против известных тезисов Пико. Понтифик дал понять, что у того есть последняя возможность оправдаться при дворе, учитывая, что за графом признаются недюжинные заслуги философа и христианина. По собственной инициативе Папа отправил пространные письма всем монархам Европы, призывая их предпринимать меры против козней, которые Сатана вершит посредством женского пола.

«Молот ведьм» имел немедленный успех, превзошедший самые смелые ожидания. Каждый папский легат в Европе запросил еще копии. В одну только Испанию было отправлено двести штук. Однако бедняга Эвхариус Зильбер Франк и так уже понес убытки, напечатав бесплатно такой тираж. Он сбежал из Рима, чтобы совсем не разориться, но прежде подарил один экземпляр неизвестному господину, предъявившему кольцо с гербом графа Мирандолы. Владельцем печатной мастерской стал кардинал Родриго Борджа, вице-канцлер Римской курии. Он прекрасно понял важность изобретения Гуттенберга.

Рим

Понедельник, 11 июня 1487 г.

Знатная супружеская пара в сопровождении элегантно одетого слуги остановила лошадей и отдала их на попечение конюха. Сделав кое-какие распоряжения, они остановились поболтать под навесом. Утреннее солнце так ярко сверкало на белом мраморе фасада церкви Святого Сикста, расположенной на улице Мамуртини, что слепило глаза. Три века тому назад Доминик де Гусман объединил эту римскую базилику со старинным женским монастырем Санта-Мария-ин-Темпуло, обязав сестер, ранее пребывавших в православной вере, подчиниться католической церкви. Монахини владели несметными богатствами, что и позволяло им сохранять свои религиозные традиции. Доминиканский устав предписывал строгое затворничество, и со временем монастырь превратился в неплохое убежище для девиц знатного происхождения. Считалось, что они спасаются здесь от мирских посягательств, но на деле их помещали сюда, чтобы семейные богатства оставались нетронутыми.