Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Законы джунглей. Каждый против каждого. Это было тогда нормальным.
Затем она села на свое место, как-то сразу ушла в себя, и вдруг снова стала старой, смертельно больной женщиной.
Мона не сдавалась, пока что не сдавалась:
— И как сказались эти законы на вашей жизни? Я имею в виду вас, вашу семью.
Мона специально не упоминала имени Плессена.
— А, это… Вы все равно не поймете. И это к делу не относится.
— Ну почему же! Ответьте мне, пожалуйста.
— Это не ваше дело.
— Прошу вас. Это может оказаться важным.
— Нет, — и усталым, безжизненным тоном добавила: — Прошу вас, оставьте меня сейчас в покое.
Да, тогда что-то случилось, и, возможно, очень важное. Проклятье! Мона отбросила всякую осторожность:
— Я оставлю вас в покое, если вы расскажете больше о вашем брате.
— Боже мой…
— Фрау Кайзер! Произошло два убийства, и может случиться третье, и очередной жертвой можете стать вы! Вы меня поняли? Пожалуйста, сейчас же расскажите все, что знаете. Иначе мы не сможем защитить вас!
Пару секунд Моне казалось, что старуха у нее в руках. Однако затем она увидела насмешливую отстраненную улыбку:
— Меня этим не напугаешь. Я за жизнь не держусь. Больше не держусь. Просто она не стоит этого.
— Да, многие так думают. А потом…
— Как вы сказали, умерли жертвы?
Мона, на самом деле, этого не говорила, но это не было тайной, в конце концов, об этом писали все газеты.
— Героин. Смертельная доза.
— Героин, — задумчиво промолвила Хельга. — Разве это не прекрасная смерть? Ласковая и приятная?
Мона, ничего не понимая, посмотрела на нее. Через открытую дверь террасы ворвался первый порыв холодного ветра — предвестника грозы.
— Все же лучше, чем рак, вы не находите?
Мона моментально все поняла:
— Вы больны?
— Да. И у меня, собственно говоря, нет желания закончить свою жизнь на больничной койке.
А потом она рассказала еще кое-что, но о Фабиане Плессене Мона ничего нового не услышала. Семья Плессенов так и не добралась до Запада и после длительных блужданий нашла пристанище у каких-то дальних родственников в «неправильной» части столицы, потому что в «правильной» части у них не было знакомых. Хельга Кайзер долго рассуждала об этих родственниках, с которыми она явно была не в ладах, и Мона с трудом сдерживала зевоту. В конце концов она еще раз попыталась осведомиться о судьбе Фабиана.
— Ах да, Фабиан. Он вскоре, задолго до строительства Берлинской стены, смылся на Запад, начал изучать там философию и прекратил всякие контакты со своей семьей.
— Вы имеете в виду — психологию.
— Нет. Философию. Фабиан — не психолог.
— Нет? — изумленно спросила Мона.
— Нет.
И снова у Моны появилось ощущение, что Хельга Кайзер знает больше, чем говорит. Но никакие настойчивые расспросы не помогали.
— Как вы думаете, почему он оборвал контакты с вами? — все-таки Моне было важно знать это.
— Об этом вы должны сами спросить его. Я в то время мало общалась с ним.
— Вы поссорились?
— Спросите его сами. Мне все равно.
Мона сняла наушники, своей перемычкой неприятно давившие на темя. Какое-то мгновение ей казалось, что она подобралась к истине близко, очень близко. Завтра с утра ей срочно нужно будет поговорить с Плессеном, и в этот раз так просто он от нее не отделается. Она сидела на кровати, по-восточному скрестив ноги, закрыв лицо руками. Ей, вообще-то, нужна была команда местной полиции для наблюдения за Хельгой Кайзер, но Бергхаммер, судя по результатам сегодняшнего допроса, вряд ли поддержал бы ее в этом, а ей самой писать прошение вряд ли имело смысл.
И это было правдой. До сих пор не было доказательств, что Хельга Кайзер знала что-либо важное, позволявшее ускорить расследование дела. До сих пор только у Моны складывалось впечатление, что два человека умерли из-за чего-то, случившегося в семье Плессена. Чего-то нехорошего, что…
Вот именно — что?
«Если там что-то и было, то с того времени прошло почти шестьдесят лет, а преступник убивает сейчас и здесь, и к тому же он определенно не стар», — сказал бы Бергхаммер, и с ним было бы сложно не согласиться.
А почему бы, собственно, и нет? Не требуется слишком напрягать силы, чтобы воткнуть кому-то шприц с героином, особенно если жертва даже не сопротивляется. Это мог бы сделать каждый, даже пожилой человек, даже маленькая девочка.
Но шестьдесят лет спустя? Кто бы мог так поступить? И почему именно сейчас?
Может, произошло что-то, что, так сказать, выманило преступника из засады?
Но что же это могло быть?
Мона взяла телефон и позвонила Бергхаммеру, заранее не обдумав, что же она ему скажет. Но это уже не имело никакого значения, потому что Бергхаммер не дал ей произнести ни слова.
— Классные новости! — закричал он, казалось, прямо Моне в ухо.
— Что?
— Мы его нашли.
— Что? Кого?
— Мона! Преступника. Мы его нашли, скажем так, с большой долей вероятности.
Моне захотелось швырнуть трубку в угол комнаты. Не может такого быть! Она проделала утомительное путешествие черте куда, позволила водить себя за нос какой-то старухе (потому что Мона именно так восприняла их разговор), а дома произошло самое главное.
— Кто он? — слабым голосом спросила она.
— Врач. Он — швейцарец. Имел доступ к героину, выписывая на него рецепты для самых тяжелых наркоманов.
— Ну и что?
— Он был раньше пациентом — клиентом — Плессена. Вчера он умертвил себя при помощи героина, предварительно выцарапав у себя на руке послание. Его нашла бывшая жена в пансионате, здесь, в городе. Она сообщила нам.
— Итак…
— Никто не знает, чем он здесь занимался. Он был зарегистрирован в пансионате на протяжении всего времени, когда происходили убийства. Все время. Никакого алиби. И еще: он вырезал из газет все заметки по этим убийствам. Они лежали в его комнате, подшитые в папку.
— Что написано у него на руке?
— Больше не могу. Вырезано аккуратно, острым ножом.
— Как у предыдущих жертв?
— Почти. Буквы на предыдущих были покрупнее. Да ладно, на себе так точно не вырежешь.
— Мартин! А ты не подумал, что он мог только подражать убийце? Я имею в виду все эти статьи…
— Да, да. Теоретически это возможно, и мы пока что не прекратили расследования. Но я думаю, что это — он.