Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как сменить одно на другое? Как заменить мысли чувствами? Как перестать думать… даже не так. Как начать думать чувствами? То, что было просто для любого зверя, человеку казалось было не под силу.
Те немногие практики для “остановки мыслей”, которые припомнил из трактата Исеф, не работали. Ночью они пытались “погружаться в себя” в полном молчании, днём практиковали отключение мыслей через изнурительный труд… но добиться смогли только того, что их начали сторониться другие пленники и хвалить за производительность надсмотрщики. Лишняя краюха хлеба на ужин была слабым утешением неудачам.
А время между тем шло… и Исеф, в первые дни воспрявший чувствами и наполнившийся жизненной энергией, снова стал чахнуть. Пожалуй, это удручало Арвольда даже больше, чем свои собственные неудачи. Однорукий переставал верить в себя, сетуя на то, что с трактатом его подвела память… и в то, что они снова будут свободны.
О своей несвободе Арвольд не переживал так сильно. На той стороне жизни его никто не ждал… ни Фэррэйны, которым он вряд ли был нужен, ни сэр Ремальд, который наверняка уже взял к себе на службу другого желторотого оруженосца… ни лисица, которой больше нет.
Всё чаще Арвольду вспоминалась их первая встреча, когда девчонка попала в беду, украв чужую брошь. Она была одинокой, и ей так хотелось иметь хоть что-то, чтобы помнить, что это одиночество было с ней не всегда. Настолько, что готова была придумать себе памятную вещь. Придумать и поверить, что она действительно принадлежала её матери.
И именно сейчас Арвольд, как никогда, понимал этот её, в общем-то, глупый, детский поступок. Наивно, но в те дни и ему тоже хотелось иметь что-то, что напоминало бы о лисице. Но вокруг него не было брошей, которые можно было украсть. Только камни, цепи, кандалы и песок…
И всё же у него был Исеф. День ото дня тот сражался за право быть свободным. Не только с палящим солнцем и тяжёлым трудом, который давался однорукому вдвое сложнее остальных, но и с собственным отчаянием. Он улыбался Арвольду своей белозубой улыбкой, каждый раз уверяя, что они на верном пути и однажды его обращение удастся, и они воспарят к небесам над чёртовыми кровавыми копями, так высоко, что не достанет ни одна стрела! И навсегда унесутся прочь, к свободе через облака…
Так и произошло.
Тот день не казался с утра каким-то выдающимся, был самым обычным и не предвещал беды. Никто из пленников не планировал побега, никто из кровавых господ не планировал публичной казни для устрашения вновь прибывших рабов. Но Исеф, в который раз упав под весом корзины с камнями, умудрился выронить их под ноги главному надсмотрщику, из-за чего тот оступился и сломал ногу…
За любое нападение на господ и их слуг в кровавых копях было одно наказание — смерть. И, конечно же, никто не стал разбираться, была здесь вина Исефа или чей-то ещё злой умысел.
Когда всё случилось, Арвольд, казалось, потерял чувство реальности происходящего. Весь мир практически замер вокруг него и оглох. Люди вокруг что-то кричали, вопил, брызжа слюной, и сломавший ногу надсмотрщик, обличительно тыча пальцем в испуганного, пятящегося назад однорукого раба.
И мгновения не прошло, как двое крепких пустынников схватили закованного в цепи мужчину и оттащили его в сторону, заставив встать на колени. Из того, что произошло дальше, Арвольд, если бы кто-то вздумал его расспросить о происходившем, смог бы вспомнить только выжигающую всё внутри волну ярости. Она вспыхнула в нём где-то за солнечным сплетением и, словно раскалённый докрасна поток лавы хлынула вверх по позвоночнику, ударив в голову и заставив тьму вихрями закружиться перед глазами. А в следующий же миг рёв, злой, звериный… совершенно точно не человеческий, вырвался из его груди, заставив сотрясаться стены шахты, а всех прочих, кто был там с ним, умолкнуть, лишившись дара речи.
В тесной штольне у надсмотрщиков не было ни единого шанса. Арвольд помнил все чувствами-вспышками, он помнил свою ярость, помнил удовлетворение, когда от надсмотрщиков под его лапами остались лишь мокрые липкие пятна, помнил восторг, когда, выбравшись из штольни впервые за всю свою жизнь, расправил крылья. Это было всё равно что после долгих дней сидения в тесном сундуке выбраться из него и потянуться…
Взлететь ему удалось не сразу, но и головорезы, охранявшие копи сориентировались не в тот же миг. Впервые в жизни увидев чудовище из старых легенд, они вначале бросились врассыпную, но увидев, что тот не пытается напасть на них, а стремится взлететь, быстро передумали и похватали копья и арбалеты.
К счастью, драконью шкуру не так-то легко пробить.
Ненависть! Ненависть! Ненависть!
Набатом стучало в висках Арвольда в такт биению сердца.
Предприняв очередную провальную попытку взлететь, он молниеносно вскарабкался по воронкоподобной отвесной стене и, развернувшись в сторону противников, спикировал на крыльях вниз, наконец поймав поток воздуха.
Восторг! Восторг! Восторг!
Лететь, чувствовать упругость воздушного потока под собственными крыльями и телом, ощущать свою власть над ним было невероятно. Но ещё невероятнее было чувство освобождения, которое он испытал, спикировав над богатыми дворцами кровавых господ, которые те не таясь выстроили прямо над золотыми копями Кабара. Сжигать их в огне собственного пламени было всё равно что освобождаться от ненависти. От всей той злости, что скопилась у него внутри. Он изрыгал пламя на головы кровавых рабовладельцев, но чувствовал, что в этом огне сгорают и Озур с его бешеными псами, и предавший его Дарон Фэррэйн, и даже чёртовы Грэйны, не без вины которых погибла лисица. В том пламени вместе с рабовладельцами сгорали вся горечь и скорбь, отравлявшие душу Арвольда.
Убедившись, что тот пожар никому не под силу будет потушить, дракон снова куда увереннее взмыл вверх и спикировал над воронкой прииска, желая спалить и войско работорговцев, но увидел то, чего никак не мог ожидать.
Пленники, рабы, вооружившись чем только могли, без труда теснили тех, кто издевался над ними и держал их в страхе, а те бежали, карабкаясь по стенам, верёвкам и совершенно бестолково набиваясь в большие деревянные корзины, служившие лифтами, поднимавшими надсмотрщиков и господ наверх из шахт. Это выглядело до комичности глупо, ведь больше некому было осуществлять подъём — рабы были заняты убийством тех, кто все эти годы медленно убивал их.
И в этой справедливой мести им не нужна была помощь.
В последний момент, едва
