ни разу не был (когда в 1948 году у него появилась возможность посетить США, он был уже слишком болен) и в которой к нему относились со смесью подозрения и сострадания. В текстах Оруэлла США предстает в образе энергичного, но грубого и не следующего никаким правилам подростка, который вполне может наломать дров. В романе «Да здравствует фикус!» Комсток говорит: «Американцы всегда впереди в вопросах любой степени гадости, будь то лимонад с мороженым, рэкет или теософия»53, и за все последующие годы после написания этих строк Оруэлл нисколько не изменил свое мнение по поводу США.

Оруэлл не понимал Америку. Сирил Конноли говорил, что писатель придерживался «антиамериканских позиций ко всему, за исключением троцкистов в Partisan Review»54. Несмотря на то что Оруэлл был в состоянии вполне здраво писать про английскую поп-культуру – про открытки с морскими видами, комиксы для мальчиков, о мюзик-холлах и криминальных романах, – он не интересовался джазом, блюзом, американской музыкой в целом, по-пуритански ненавидел бульварные романы и не любил Голливуд и Бродвей. Он не обращал внимания на политику Рузвельта (политику нового курса). О влиянии Америки на английский язык он писал: «Надо понимать, что все американское оказывает дурное и разрушительное влияние»55.

Ему нравилось творчество Марка Твена, и в 1934 году он даже предлагал написать биографию писателя, но лично не знал никаких американских писателей, кроме Генри Миллера и Ричарда Райта, роман которого «Сын Америки» назвал «поистине замечательной книгой, которую стоит прочитать всем, кто хочет понять природу ненависти к темнокожим»56. У Оруэлла не было никаких иллюзий по поводу рабства и истребления коренного населения Америки, но при этом он считал, что американская литература XIX века в лице Твена и Уитмена (по крайней мере, в воображении) представляла собой мир демократии, возможности и невинности, что было осуществимо благодаря огромным ресурсам страны, но это время уже давно прошло. В 1940 году Оруэлл писал: «Мир американского литератора пребывает в состоянии морального и физического хаоса. Никто не думает об общественных интересах, и единственным мерилом остается успех, который часто преподносят в виде “самовыражения”… В эмоциональном смысле нет никакой глубины. Все дозволено, и поэтому ничто не имеет значения»57. Оруэлл мог делать такие смешные обобщения, потому что лично знал мало американцев. В 1943-м в своей колонке он очень враждебно отзывался о расквартированных в Англии американских войсках («Нереально находиться в каком угодно месте Лондона без того, чтобы не почувствовать, что находишься на оккупированной территории»58). Несколько читателей пожаловались на отношение Оруэлла. Один из них писал: «Я – англофил, но крайне удивлен тем, что Джордж Оруэлл по-прежнему не понимает американцев»59.

Практически во всех американских рецензиях на роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» не увидели связи Океании и США, несмотря на то что в описанной в романе стране используются доллары, а гимн «Тебе, Океания» напоминает американский. Плакаты и постеры на оккупированной территории в романе имеют много общего с американской рекламой и пропагандой в тоталитарных государствах в целом. «Если сами нацисты очень многому научились у американских гангстеров, то нацистская пропаганда многому научилась у рекламы и PR американского бизнеса»60, – писала Ханна Арендт.

После войны отношение Оруэлла к США, возможно, несколько потеплело, в то время как позиция большинства английских левых стала жестче. В The New Statesman писали: «В наиболее важных для построения социалистической Британии вопросах отношение к США такое же враждебное, как и к СССР»61. Оруэлл всегда плыл против течения и выступил против высказанного в Tribune антагонизма («В наши дни быть против американцев – значит кричать вместе с толпой»62), обвинил социалиста-историка Дугласа Голдринга в «америкофобии»63. Оруэлл считал, что нечестно критиковать страну, от которой зависело восстановление британской экономики и которая являлась союзником во время холодной войны. Виктору Голланцу он писал: «Бог видит, что я не желаю войны, но если мне придется выбирать между США и Россией, а такой выбор, вполне вероятно, придется сделать, то я выберу США»64.

В конце раздела «О новоязе» приведен отрывок элегантного по стилю и содержащего благородные идеи старого языка. Это слова из вступления к Декларации независимости США.

Зима 1946–1947 года была тяжелой. С января в Англии начались обильные снегопады и стояли почти сибирские морозы. Уголь настолько промерз, что его было сложно добывать, а уже добытый уголь застрял в вагонах на железных дорогах, которые стояли из-за снегопада. Такая ситуация привела к тому, что ввели ограничения на использование топлива и закрывали фабрики. Многие продукты выдавали по карточкам, и нормы выдачи стали еще хуже, чем во время войны, овощи вымерзли, замерзли тысячи кур, впервые ввели карточки на хлеб. За четыре недели безработица выросла с 400 000 до 1 700 000 человек. Недостаток бумаги и топлива заставил многие СМИ, включая Tribune, приостановить печать изданий. Перестали транслировать ТВ-передачи. В пик холодов в феврале электричество подавали только в течение пяти часов в день. В Financial Times писали, что кризис в стране сравним с тем, во время которого в 1940 году Чемберлену пришлось уйти в отставку. Приехавший на время из Калифорнии писатель Кристофер Ишервуд писал: «Все в Англии мерзнут»65. Некоторые из лондонских друзей Ишервуда говорили ему, что ситуация хуже, чем во время войны.

Позднее Оруэлл писал, что холода той зимы сильно ударили по его легким. Он на короткое время возвращался на остров Джура в период новогодних праздников, и практически все время с ноября по апрель провел в Лондоне, где было холоднее, чем на острове. Ощущение последней проведенной Оруэллом в Лондоне зимы передано в первых главах его романа: перебои с подачей электроэнергии, экономия на всем, тупые лезвия для бритья, плохая еда, талоны на приобретение одежды, разбомбленные здания, груды мусора, витающая в воздухе сажа66. Оруэллу приходилось подниматься на шестой этаж квартиры на Канонбури-Сквер, 27b, Уинстон в романе поднимается с кашлем на седьмой этаж жилого дома «Победа». Пролы живут «где-то к северо-востоку от того, что было некогда вокзалом Сент-Панкрас»[47]67, то есть в районе Ислингтон.

Оруэлл снова начал вести колонку «Так, как мне нравится» (тематически эклектичную: журналы о моде, присяжные заседатели, карточки на хлеб и безопасность на дорогах) и написал два прекрасных эссе «Как бедные умирают» и «Лир, Толстой и шут». Он также занялся вопросами своей литературной карьеры, которая наконец стала налаживаться, и обсуждал с издательством Варбурга планы о выпуске в рамках серии его ранних произведений, а также убедил Голланца отказаться от имеющихся у