— Видишь это окно наверху? — спросил Майрон. — Вон то, с переводной картинкой на стекле?

Микки посмотрел в ту сторону, но ничего не сказал.

— В детстве это была наша с твоим отцом комната. Тут мы играли в настольный баскетбол и бейсбольные карточки, придумали игру в хоккей с теннисным мячом вместо шайбы, а ворота — дверца шкафа.

Микки секунду помолчал, потом повернулся к дяде и сказал:

— Какой же чепухой вы, ребята, занимались.

Все такими умниками стали.

Несмотря на весь кошмар последних двадцати четырех часов — а может быть, благодаря ему, — Майрон не удержался от смешка. Микки вышел из машины и пошел той же дорожкой, где накануне вечером набросился на Майрона. Тот последовал за ним, и на мгновение ему неудержимо захотелось сыграть какую-нибудь шутку с племянником. Что только не приходит в голову в самое неподходящее время!

Мама ждала на пороге. Первым она обняла Микки — так, как только мама на это способна. Обнимая, она не сдерживалась, всего тебя к себе прижимала. Микки закрыл глаза и утонул в ее объятии. Майрон думал, мальчик заплачет, но Микки не из тех, у кого глаза всегда на мокром месте. Наконец мама выпустила его и взялась за собственного сына. Затем отступила на шаг и, не давая им войти в дом, вперила в них убийственный взгляд.

— Ну, что там у вас происходит? — грозно спросила она.

— Что ты имеешь в виду? — Майрон вопросительно посмотрел на нее.

— Вот только не надо кормить меня этими «что ты имеешь в виду?». Отец сказал мне только, что Микки некоторое время поживет с нами. И все. Поймите меня правильно. Микки, я просто счастлива, что ты остаешься. Если хочешь знать мое мнение, слишком долго вы болтались по этим дурацким заграницам. Твое место здесь. С нами. С семьей.

Микки промолчал.

— Где отец? — спросил Майрон.

— В подвале. Приводит в порядок для Микки твою старую детскую. Итак, что происходит?

— Может, позовем папу и поговорим все вместе?

— Хорошая мысль, — сказала мама, грозя пальцем, как это делают… э-э… матери, — только без фокусов.

Без фокусов?

— Эл! Дети приехали.

Они вошли в дом. Мама закрыла дверь.

— Эл?

Молчание.

Все переглянулись, никто не тронулся с места. Майрон первым направился к лестнице, ведущей в подвал. Дверь в старую детскую Майрона — скоро ей предстоит стать комнатой Микки — была распахнута.

— Папа? — окликнул он.

И вновь молчание.

Майрон оглянулся на мать. Вид у нее был еще более удивленный, чем у сына и внука. Майрона охватил страх. Прогоняя его, он через несколько ступенек помчался вниз по лестнице. Микки следовал за ним.

Добежав до конца, Майрон круто остановился. Микки врезался в него сзади так, что он даже слегка пошатнулся. Но ничего не почувствовал. Он смотрел прямо перед собой, и ему казалось, что на глазах рушится весь его мир.

Однажды, когда Майрону было десять лет, а Брэду пять, отец взял их на стадион посмотреть игру «Янки» с «Ред сокс». Большинству мальчишек подобные события запоминаются так: поход на матч по бейсболу с отцом, отличный июльский день, головокружительный момент, когда выходишь из тоннеля и впервые в жизни видишь бейсбольное поле с его словно нарисованной травой, солнце, сияющее, как в первый день творения, наконец, своих героев в спортивной форме, разминающихся перед игрой с легкостью, присущей избранным.

Но в тот раз все было иначе.

Отец достал билеты в верхний сектор, откуда мало что увидишь, но в последний момент товарищ по работе дал ему два других — в трех рядах за скамейкой запасных «Ред сокс». Непонятно почему — и к ужасу всей семьи, — но Брэд был болельщиком именно этой команды. Впрочем, на самом деле не так уж непонятно. На самой первой карточке с изображением бейсболистов, которая попала в руки Брэду, красовалась фотография Яза-Карла Ястржемского. Великое, казалось бы, дело, но Брэд был из тех ребятишек, которые сохраняют верность своим первым кумирам.

Стоило им сесть, как отец с ловкостью фокусника извлек из кармана два билета на лучшие места и показал их Брэду:

— Сюрприз!

Билеты он отдал Майрону. Папа останется наверху, а мальчики устроятся в ложе. Майрон взял дрожащего от возбуждения Брэда за руку и повел его вниз. Добравшись до места, он так и ахнул: поле было совсем рядом. В общем, потрясно.

Когда Брэд увидел, как в нескольких ярдах от него лениво разминается Яз, лицо его расплылось в широкой улыбке, которую Майрон, стоило закрыть глаза, видел и чувствовал даже сейчас. Брэд изо всех сил захлопал в ладоши. А когда Яз оказался в зоне бэттера, он вовсе ошалел. «Яз, Яз, Яз!»

Малый, сидевший впереди них, круто обернулся и насупился. На вид ему было лет двадцать, в глаза бросалась нечесаная борода. Ее-то Майрон запомнил навсегда. Бороду.

— Довольно, — бросил бородач Брэду. — Уймись.

С этими словами он повернулся в сторону поля, а у Брэда вид был такой, словно ему дали пощечину.

— Наплюй на него, — сказал Майрон. — Кричать на стадионе никому не запрещается.

После этого все пошло наперекосяк. Бородач снова развернулся и схватил Майрона — он был рослым парнишкой для своего возраста, но десять лет есть десять лет — за ворот рубашки. Стиснув в кулаке — кулаке взрослого мужчины — вымпел с эмблемой «Янки», малый притянул к себе Майрона, так что тому в ноздри ударил затхлый запах пива.

— От его крика у моей девушки голова болит, — сказал он. — Пусть немедленно заткнется.

Майрон застыл на месте. В глазах у него набухли слезы, но от плача он удержался. Он чувствовал, что грудь у него сдавливает от страха и, как ни странно, стыда. Малый еще секунду-другую не отпускал Майрона, потом отвернулся и обнял свою спутницу. Боясь расплакаться, Майрон схватил Брэда за руку и поволок наверх, к отцу. Там он не сказал ни слова, по крайней мере поначалу, но отец был человек проницательный, а десятилетние мальчишки не лучшие в мире актеры.

— Что-нибудь не так? — осведомился отец.

Раздираемый по-прежнему чувством страха и стыда одновременно, Майрон запинаясь рассказал отцу про бородатого мужчину. Слушая сына, Эл Болитар старался сохранять спокойствие. Положив ему руку на плечо, он только кивал, но дрожал всем телом. Лицо его покраснело. Когда Майрон дошел до того места, как его схватили за ворот рубашки, глаза у Эла опасно почернели и, казалось, готовы были выскочить из орбит.

Откровенно сдерживаясь, отец вымолвил:

— Сейчас вернусь.

Дальнейшее Майрон наблюдал через бинокль.

Быстро спустившись по ступеням, отец зашел в ложу и сел на третий ряд, позади бородача. Он сложил ладони рупором и принялся громко, как только мог, кричать. Лицо его, и без того красное, побагровело. Крик продолжался и продолжался. Бородач сидел не оборачиваясь. Отец наклонился так, что его рот-мегафон оказался менее чем в двух дюймах от уха бородача.