Центр по борьбе с экстремизмом (ЦБЭ), где в принципе ничего делать не надо. Сиди в Интернете и придумывай себе сообщества. Раскрываемость преступлений при этом падает ежегодно» [эксперт 3].

За счет такой кабинетной работы произошел упоминавшийся выше всплеск дел об экстремизме, когда «в 2017 году и первой половине 2018-го в России практически каждый день возбуждалось уголовное дело, связанное с публикациями, лайками и репостами в социальных сетях»[497].

Со временем поиск в Интернете был упрощен: в настоящее время «сотрудники полиции используют современные IT-технологии, позволяющие своевременно выявлять запрещенные материалы в киберпространстве и привлекать злоумышленников к установленной законом ответственности»[498].

Таким образом, объявление Интернета пространством, где орудует «движение АУЕ», также было выгодным с чисто технологической точки зрения.

4.4. Установка на запретительное законодательное творчество. В течение последних двух десятилетий сформировалась тенденция: принимается большое количество законов и подзаконных актов, обеспечивающих запрет каких-либо действий и явлений. Например, на протяжении этого периода происходило ужесточение условий проведения уличных политических акций: в начале 2000-х уличную акцию организовать было несложно, конфликты с властью регулировались сравнительно легко. С того времени было принято большое количество специальных законов, которые дали представителям власти множество рычагов для запрета акций и репрессий против активистов; наказания за нарушения правил проведения мероприятий стали очень строгими; правовое поле, позволяющее производить публичные действия, постепенно сузилось[499], причем очень сильно; запретительные акты, связанные с уличным акционизмом, принимаются и сейчас. Такое же сужение правового поля происходит и во многих других сферах — в частности, усиливается интернет-цензура, уменьшается свобода слова в Интернете[500].

Считается, что особенно высокой запретительная активность законодательных органов была в конце 2012 — начале 2013 года[501]. Но и в другие периоды времени запретительные и ограничительные правовые акты принимались в большом количестве. Только 17–19 ноября 2020 года депутатами Государственной думы РФ были внесены законопроекты, касающиеся просветительской деятельности, санкций против иностранных интернет-ресурсов, расширения на журналистов статуса «иностранного агента», ужесточения контроля над НКО — «иностранными агентами», ограничений на одиночные пикеты, механизма блокировки сайтов с подозрением на нарушение правил предвыборной агитации. Все эти законопроекты имели репрессивный характер[502].

Законодатели заинтересованы в принятии законов институционально — они выступают как проводники государственной политики, насколько они ее понимают, по количеству предложенных законопроектов оценивается деятельность фракций и отдельных депутатов; при этом запретительный законопроект сформулировать легче, его актуальность проще обосновывается.

Запретительный экстаз, которым охвачена законодательная власть, является фоном для интересующего нас случая. Запрет «движения АУЕ» и многочисленные блокировки подозрительных сайтов легко встраиваются в политическую конъюнктуру — решение социальных проблем через введение новых запретов.

Вообще, все четыре упомянутых аспекта конъюнктуры способствуют раскручиванию моральной паники, связанной с «движением АУЕ»:

— происходит расширение понятия «экстремизм», все более разнообразные явления оказываются под этим ярлыком — следовательно, не вызывает удивления введение в число «экстремистских» непонятного криминального движения;

— представителям силовых структур удобно осуществлять оперативную работу в интернет-пространстве — следовательно, опасность ВК-сообществ, связанных с криминальной тематикой, не вызывает сомнений, силовики охотно включаются в поиск «виноватых» в Интернете;

— в обществе высока тревожность, связанная с Интернетом, — следовательно, сообщения о пропаганде «движения АУЕ» через Интернет встречаются обществом с доверием, оно дает согласие на репрессивные меры в отношении «народных дьяволов», строящих козни из виртуального пространства;

— существует политическая установка на запретительное законодательное творчество — следовательно, при оценке неоднозначной ситуации с «движением АУЕ» преобладает алармистский подход, предполагающий запретительные меры.

VII.6. Кто руководит «движением АУЕ»: конспирологические теории

Как уже было сказано, популярность моральной паники, связанной с «движением АУЕ», обусловлена страхами, которые существуют в обществе. Рассмотрим, как проявляется в моральной панике одна из общественных фобий, распространенных в России в последние годы, — страх перед деструктивным иностранным вмешательством во внутренние дела страны. В мае 2021 года на вопрос, есть ли у сегодняшней России враги, положительно ответили 83 % респондентов, это рекордный показатель последних трех десятилетий, он достигался только в 2014 году в связи с украинским кризисом. В целом наблюдается рост настороженности к США, Европейскому союзу (резкий всплеск отмечался в 2014 году, далее произошла относительная стабилизация)[503]. В августе 2021 года 57 % россиян считали, что Россия сейчас находится в международной изоляции (в том числе радикальную оценку «определенно да» дали 18 %, умеренную «скорее да» — 39 %); считали, что Россия должна относиться к Западу как к сопернику, 29 %, как к врагу — 5 %[504]. Директор «Левада-центра» Л. Д. Гудков в интервью отметил, что сосредоточенность на образе внешнего врага возникла не сразу: «В 1989–1990-х годах только 13 % граждан считали, что у страны есть враги, причем к ним относили разные категории: мафия, кооператоры, коммунисты, сепаратисты, ЦРУ и так далее. 52 % говорили, зачем искать врагов, когда все беды связаны с нами самими. Еще в 1994 году 60 % считали, что нам нужно двигаться по западному пути и интегрироваться в Европу, более того, когда-нибудь Россия должна стать членом Евросоюза, а 40 % поддерживали идею вступления страны в НАТО». В основе последующего роста фобий, связанных с международным окружением, не только пропаганда, но и конъюнктурные настроения общества: пропаганда «не создает новых представлений, она поднимает слой старых советских стереотипов закрытого общества, психологию „осажденной крепости“, когда кругом враги. Она вытаскивает из самого общества те значения, которые важны для людей. Нельзя хронически пребывать в состоянии депрессии, ущербности, национальной несостоятельности и так далее. Людям нужно дать какую-то вдохновляющую идею»[505].

Еще одна фобия современного российского общества — страх внутреннего врага, «пятой колонны», выступающей как проводник деструктивной деятельности внешнеполитического врага, выступающий на его стороне. Согласно показателям «Левада-центра», процент россиян, указавших в числе врагов «оппозицию, либералов, пятую колонну», невелик[506]. Однако эта небольшая группа консервативно настроенных граждан очень активна, она создает заметный резонанс в информационном пространстве.

Эти две взаимосвязанные фобии активизируются, попадая в информационное пространство моральной паники, связанной с «движением АУЕ». Они создают конспирологические толкования происходящего.

Как уже говорилось в параграфе VII.2, в картине мира «моральных предпринимателей» существует неопределенность: в частности, они не знают, кто же именно осуществляет пропаганду «движения АУЕ» через Интернет. Вроде бы ситуация определена однозначно: вербовка в «движение